Я назвал его Галстуком

— Одна из привычек, — продолжил он, — от которых я не могу избавиться.

Я снова кивнул.

— Чего я только не пробовал. Не помогает. Не получается отказаться. Воли не хватает. Ты наверняка понимаешь. — Его голос охрип, он откашлялся. — У нас в компании курят все. Из-за нескончаемого стресса. В компании… — Он наклонился и потушил сигарету.

Остаток утра мы просидели молча на нашей скамейке. Одним кивком она стала нашей. Мимо то и дело проходили люди. То мать с коляской. То прихрамывающий мужчина. То орава школьников в помятой форме, прогуливающих уроки. Земля крутилась. В небе парили птицы. Бабочка на несколько секунд опустилась на скамейку напротив. Мы вместе смотрели, как она улетает. Слабое предчувствие, что пути назад больше нет.

21

— Кёко приготовила, — сказал он мне в полдень, распаковывая свой бэнто. Караагэ[4] с картофельным салатом. — Моя жена. Она великолепно готовит. Хочешь попробовать? HeT? — Он смущенно улыбнулся. — Представляешь, вот уже тридцать три года она каждое утро встает в шесть утра, чтобы приготовить мне бэнто. Каждое утро в шесть. И что самое главное, это вкусно! — Он погладил живот. — Слишком много внимания, — запинаясь, сказал он, — кому-то вроде меня. Но мне повезло, не правда ли? — С этими словами он принялся за свой обед.

Я представил Кёко, его жену, стоящей в ночной рубашке на кухне. Шипящее масло. Пятно от маринада на рукаве. Она шинкует и помешивает. Чистит. Режет. Солит. Весь дом наполнен звуками шинкования и помешивания. Очистки. Нарезания. Соления. Он просыпается. Еще в полудреме думает:

«Мне повезло». Думает это с неизмеримой, невыносимой грустью: «Мне, черт возьми, крупно повезло». Он встает. Идет в ванную. Склоняется над раковиной и включает холодную, очень холодную воду. Окунает в набравшуюся воду лицо, волосы, шею. Включает напор сильнее. Поднимает голову. И снова опускает. Задерживается под водой. Выключает кран. Остается под водой. Слышит клокотание в сливе. Включает кран. Выключает. Включает. Выключает. Смотрит, как вода дробится на капли, капли на капельки. Клякса зубной пасты на краю раковины. Белое на белом. Он тянется к ней пальцем и…

— Кёко не знает… — Легкая отрыжка. Он говорил будто сам с собой: —…Кёко не знает, что я прихожу сюда. Я не сказал ей. — Протяжные слоги: — Я не ска-зал ей, что по-те-рял ра-бо-ту.

22

Молчание. Я стал сообщником. Поведанная мне только что тайна сделала нас союзниками. Я почувствовал, как тяжелеют ноги, окончательно отрезав путь к отступлению. Он доверился мне, только мне. Я посмотрел на свои тесные ботинки. Побитые и стоптанные. Он вытянул пятки на полметра перед собой. Черная гладкая кожа. «Ботинки как у моего отца, — промелькнуло у меня в голове. — Есть ли и у него потребность иногда довериться кому-то?» С некоторой горечью я понял, что знал об отце меньше, чем о том, чье имя узнал три часа назад. Одной причиной больше остаться здесь и продолжить ему кивать через разделяющий нас портфель.

— Забавно. — Он снова натянул нить между нами. — Не то чтобы я хотел обмануть Кёко. Нет, я хотел обо всем рассказать. Но… у меня не хватило духа. Что-то сдерживало меня. Может, привычка. — Серый дым изо рта. — Я привык вставать рано утром и умываться. Привык, что она завязывает мне галстук. Перед уходом я говорю: «Хорошего дня». Она отвечает: «Тебе тоже». Она машет рукой мне вслед. На углу я оборачиваюсь. Она стоит на пороге. Словно реющий флаг. Я мог бы вернуться к ней. Но уже приближается автобус. Я сажусь в него. Он идет до вокзала. Сажусь на экспресс. До станции А. Спускаюсь в метро. До станции О. Каким-то образом это работает. — Он засмеялся. — Не я. — Он продолжал смеяться. — Схема работает.

23

— А у тебя что? Что приводит тебя сюда?

Я пожал плечами.

— Не знаешь? Хм, ты ведь молод еще. Восемнадцать?

Я оцепенел.

— Девятнадцать? Двадцать? Невероятно, так молод. Еще все впереди. И пока ничего позади. — Он вздохнул. — Поверить не могу, что я сам когда-то был так молод. Но разве цифры в паспорте о чем-то говорят? Я думаю, что у каждого есть только один возраст. Мне было, есть и всегда будет пятьдесят восемь. Выбирай свой возраст с умом. Он прилипает к тебе. Он намертво приклеивается. Возраст, который ты себе выберешь, подобен клею, который затвердевает вокруг тебя. Однако это не моя мудрость. Я взял ее из одной книги. Или фильма. Я уже и не помню. Мы постоянно что-то подмечаем. Невероятно. Всю жизнь мы что-то подмечаем.

Пока он читал газету, я размышлял над его словами. Но чем больше я размышлял, тем дальше ускользал от меня вопрос «что?» и его место занимал «как?», это меня зацепило. Изношенный тон придавал горечь его словам.

Произносил ли он «молод» или «невероятно» — оба слова в его устах получили терпкую, тяжелую ноту, и оба в моих ушах слились в одно. «Так говорит человек, — подумал я, — который долго молчал». Все слова становятся похожи друг на друга, и едва ли можно их различить. Будь то «клей» или «жизнь» — нет существенной разницы.

24