Я — математик. Дальнейшая жизнь вундеркинда

В первые дни, несмотря на жаркую августовскую погоду, я встретился со многими университетскими преподавателями и сделал несколько докладов. У меня создалось впечатление, что научно-педагогическая работа в Токийском университете поставлена весьма неплохо, но я чувствовал, что здесь уже появилась та косность, которая заражает многие учебные заведения, уверенные в своем ведущем положении в стране. Во всяком случае, профессора Токийского университета смотрели немножко свысока на своих коллег из менее значительных университетов.

Икехара сопровождал нас в Осаку, где оказалось еще жарче, чем в Токио. Математический клуб Осакского университета мне понравился. Из этого клуба вышли многие выдающиеся японские ученые, как, например, Йошида и Какутани, бесспорно принадлежащие к числу лучших математиков мира.

Мы осматривали величественную башню Осаки. Я не знаю ни одного сооружения в Европе, которое производило бы такое же впечатление мощи и неприступности, как эта гигантская постройка. Массивные стены из нависающих каменных глыб могли бы и сейчас устрашить целую армию. Эта башня кажется выложенной из камня иллюстрацией к истории Японии эпохи самураев и ронинов[106].

В Кобе мы сели на маленький японский пароход, направлявшийся в Китай. Несколько дней мы плыли между живописных японских островов, потом справа от нас показались мрачные голые холмы Кореи, Шандунский полуостров и, наконец, порт. Кормили нас плохо и однообразно, а спутники, вполне интересные с точки зрения знакомства с различными человеческими типами, оказались не очень приятными товарищами по путешествию.

Через несколько дней мы увидели рыбачьи суда, отплывающие от низкого грязного берега, и скоро пристали к молу недалеко от железнодорожной станции Танку. Мы были удивлены, заметив, что китайские носильщики гораздо выше большинства японцев, которых мы видели, хотя и среди японцев нам попадались люди сравнительно высокого роста и плотного телосложения.

Скоро на борт поднялся китайский таможенный чиновник, разыскал нас и вежливо сообщил, что д-р Ли уже ждет на берегу. Через несколько минут мы вместе с Ли сидели на вокзале в огромном пустом зале ожидания, украшенном изображениями курортов Бейтайбо. Ли сообщил нам, что женился, но не сказал, кто его жена. Он сейчас же принялся обсуждать со мной наши завершенные совместные работы и перспективы дальнейших исследований.

Скоро подошел поезд на Бэйпин[107], и мы разместились в купе второго класса. Снаружи железнодорожные вагоны ничем не отличались от американских, но внутри были разбиты на купе так, как это принято в Европе. Водяного охлаждения не было, зато в одном конце вагона стояла небольшая печка, на которой к услугам пассажиров всегда кипел чайник. Вообще, мы скоро убедились, что горячий чай — такая же характерная деталь китайского быта, как холодная вода — американского.

Мы ехали по плоской равнине, напоминающей равнины Канзаса; здесь тоже рос маис и, кроме того, высокое китайское сорго[108]. Крыши крестьянских глинобитных домов казались совсем не такими вычурными, как на картинках с изображением видов Южного Китая. Скоро показались пустынные Западные холмы, и не успели мы оглянуться, как очутились на главном вокзале Бэйпина. Проехав еще семь миль на такси, мы попали в Южный Компаунд[109]. Он состоял из небольших современных коттеджей, расположенных, однако, не вдоль улицы, как это принято на Западе, а обращенных фасадом только на юг, так что из окон комнат одного коттеджа видна кухня другого.

Нас встретила госпожа Ли, и мы увидели, что она вовсе не китаянка. Жена Ли была высокой, красивой женщиной родом из Канады; раньше она работала в Нью-Йорке в той же фирме, что Ли, и, устроившись в Китае, Ли тотчас выписал ее к себе. Г-жа Ли занималась домом и слугами, которые не только сейчас же явились к нам, чтобы помочь устроиться на новом месте, но даже заранее приготовили для нас очень вкусный обед.

Прошло несколько дней, прежде чем мы освоились с жизнью в Цинь-Хуа. Китайский и английский языки пользовались здесь равными правами, так как западная история, литература и философия, так же как естественные науки, преподавались в основном на английском языке. В университете работало несколько профессоров с Запада, но большинство преподавателей составляли китайцы, получившие образование за границей, чаще всего в Соединенных Штатах, иногда в Англии, Германии или во Франции.

Любопытно, какой глубокий отпечаток накладывает на людей образование, полученное в чужой стране. У одной китаянки, учившейся в Париже, была такая типично французская походка, что ее можно было узнать за два квартала. Другой маленький, крайне самоуверенный профессор, получивший образование в Германии, внешне только какими-то мелочами отличался от законченного нациста. Многие из профессоров, побывавших в Соединенных Штатах, казались такими же американцами, как мои коллеги на родине, а один преподаватель английского языка, неизменно одетый в костюм из твида, был настоящим оксфордцем не только по манере держаться, но и по своему душевному складу.