Я — математик. Дальнейшая жизнь вундеркинда

Я показал письмо, написанное по этому поводу одному товарищу, который, оказалось, обладал журналистской жилкой. Он сейчас же предложил послать его в «Атлантик мансли» (Atlantic Monthly)[151] в качестве основы для статьи, которую потом можно будет подготовить более тщательно. Я согласился и отослал свои заметки. Если бы я хорошенько подумал о том, что тем самым подвергаю себя серьезным моральным испытаниям, в то время как мой друг абсолютно ничем не рискует, я, возможно, поколебался бы, хотя думаю, что почти наверняка отбросил бы все сомнения, сочтя их трусостью. Последствия моего поступка скоро дали о себе знать.

Приблизительно в это же время я согласился принять участие в двух конференциях: первую из них — конференцию по прикладной математике — созывал Принстонский университет в связи с двухсотлетней годовщиной со дня своего основания; вторую конференцию — по автоматическим быстродействующим вычислительным машинам — организовывал Эйкен из Гарвардского университета. Для этой второй конференции, созываемой при совместном участии Гарвардского университета и Министерства морского флота, я согласился представить доклад. На Принстонской конференции я рассказывал о своей работе по теории прогнозирования. Я знал, что в моем сообщении содержатся материалы, которые в конечном счете могут быть использованы для военных целей, но я надеялся, что абстрактность изложения и свойственная большинству моих коллег инертность помешают немедленно и бесконтрольно воспользоваться ими для нужд войны.

Однако меня попытались принудить силой. Один из моих товарищей, преподававший раньше в МТИ, а потом вернувшийся в свой родной Калифорнийский университет отчасти в силу ранее сложившихся связей, отчасти из-за климата, предложил мою кандидатуру в качестве главы, или по крайней мере консультанта, военной или полувоенной лаборатории вычислительной математики, которую собирались организовать в Калифорнии. Он не поговорил об этом со мной заранее, так как был уверен, что я без колебаний приму приглашение приехать в Калифорнию.

Как я уже сказал, предполагалось, что проектируемая лаборатория будет полувоенным учреждением. Формально она должна была подчиняться Бюро стандартов, но было совершенно ясно, что все результаты, если только удастся получить что-нибудь интересное, на долгие годы будут похоронены в дебрях военного ведомства. Мой знакомый не только пытался заставить меня работать ради цели, которая внушала мне отвращение, но еще и работать в условиях секретности, с правом полиции осведомляться о моих убеждениях и с ограниченной административной властью. Дай я свое согласие, мне пришлось бы придерживаться такой линии поведения, которой я не выдержал бы и несколько месяцев. Получив приглашение в Калифорнию, я еще раз просмотрел свое письмо в «Атлантик мансли» и понял, что должен немедленно отказаться. Возможно, что я бы при всех условиях сказал «нет», так как не мог представить себя в роли администратора.

Развязавшись со всеми этими делами, я вспомнил о военной конференции в Гарварде, на которой я обещал выступить. До открытия конференции оставалось около двух недель, и я считал, что у меня достаточно времени, чтобы изменить свои позиции. Я пришел к Эйкену и попытался объяснить ему, что произошло. Я сказал, в частности, что калифорнийское предложение заставило меня встать на определенную точку зрения в вопросе о военной работе и что я не могу относиться с симпатией к одним военным организациям и отвергать другие. Высказав эти соображения, я просил его освободить меня от обещания сделать доклад.

Из слов Эйкена я понял, что еще не поздно снять мое имя с повестки дня. Однако когда конференция открылась, я увидел, что он просто распорядился зачеркнуть мою фамилию в программе, отпечатанной для участников конференции и для прессы.

Это вызвало ряд осложнений, которые доставили мне много неприятностей. Еще больше неприятностей причинили они Эйкену. Корреспонденты попросили меня разъяснить, связано ли вычеркивание моего имени с письмом, которое появилось в «Атлантик мансли». Я ответил утвердительно и попытался объяснить, под давлением каких обстоятельств было принято это решение. Я взял всю ответственность на себя, но сказал, что действовал с согласия Эйкена и решился на этот шаг отнюдь не из чувства досады или враждебности к нему лично.

После этого газетчики, естественно, отправились к Эйкену. Он, не задумываясь, сказал, что я был вовлечен в сложную интригу с целью дискредитировать его и устроить на конференции публичный скандал. Как я уже говорил, на самом деле я с самого начала с ним советовался, понимая, что в этом деле нельзя допускать огласки. И огласки можно было избежать, если бы Эйкен не привлек внимания к моему неучастию в конференции тем, что вычеркнул из повестки мое имя.