Я люблю тебя, Калькутта!

Главный храм Миссии Рамакришны находится на окраине Калькутты в местности, называемой Белур (отсюда и название монашеского ордена — матха) — Белур Матх. Мысль Вивекананды о том, что его учение должно не замыкаться, как старые религии, в узкие рамки своей исключительности, а быть открытым всем, своеобразно воплощено в архитектуре огромного здания, построенного в 1899 году и соединившего черты христианской церкви, индуистского храма и мусульманской мечети. Если смотреть на храм с различных точек, он представляется то одним, то другим, то третьим.

Внутреннее убранство храма исключительно строго: гладкие, без украшений, стены, огромное полированное пространство каменного пола. На месте алтаря — одинокая статуя сидящего Рамакришны (говорят, что в ней спрятана урна с прахом святого). Это все. Доступ в храм открыт всем. В результате там нет никого — ни индуистов, ни христиан, ни мусульман…

3 сентября. В Западной Бенгалии ухудшается продовольственное положение — весь север штата залит дождями. В соседней Ориссе катастрофа противоположного свойства — засуха погубила урожай. Газета «Стейтсмен» сообщает, что на 31 августа в Медина-пуре, Алипурдваре и других городах штата умерло от голода 82 человека.

9 сентября. Сообщения о голоде множатся. Правительство обещает организовать передвижные кухни для голодающих. По Калькутте разъезжают пикапы с мегафонами, с которых что-то хрипло кричат на бенгали, видимо, призывают жертвовать деньги на голодающих.

10 сентября. В деревне Мугберис (район Мединапура) крестьянка убила и съела своего ребенка, чтобы утолить голод («Амрита Базар Патрика» от 10 сентября). В той же заметке сообщается, что в деревнях продают детей по 5 рупий (цена билета в кино). Говорят, что толпы людей идут на Калькутту, съедая на своем пути все — траву, лягушек, крыс.

11 сентября. Они появились в Калькутте — черные, какие-то обугленные люди с пустыми глазами. Они садятся на пыльные тротуары под стены домов и замирают. На некоторых перекрестках стоят котлы с бесплатным варевом. Я даже видел рацион на человека — столько-то дала (гороха), муки, овощей и перца. Но к котлу, рассчитанному на 150–200 человек, приходит 700–800, поэтому, чтобы всем хватило, туда нещадно льют воду и разливают эту жижицу в подставленные черепки и консервные банки.

На углу нашей Бишоп-Лефрой-роуд стоит целая семья — он, она и шестеро детей, двое из них — грудные. Они, судя по круглым лицам, с севера штата. Целые дни семья просит подаяния у прохожих, но робко, непрофессионально, видно, что эти люди и вправду попали в беду. Дважды мужчина протягивал руку в окно машины, но у меня ничего с собой не было. Вечером мы собрали старую одежду, обувь, еду, и я отнес большой узел на угол. Он как будто ждал — пошел навстречу, взял узел, спокойно, не униженно, поблагодарил и пошел к семье.

12 сентября. Всю ночь шел дождь, а к 12 часам дня превратился в стену воды. Улицы снова затоплены, машины стоят, ходят лишь автобусы, да рикши бродят почти по пояс в воде. Я взял фотоаппарат, чтобы заснять эту бенгальскую Венецию, и наехавший автобус окатил меня могучей волной, хорошо, что я инстинктивно закрыл рукой объектив.

Когда дождь затихает, становится еще хуже — начинает парить, сквозь пелену испарений жжет тяжелое солнце. Ощущение — как будто движешься в горячем, густом бульоне. А вокруг ободранные, съеденные влагой до самой дранки стены, жидкая грязь на тротуарах, где сидят отчаявшиеся люди.

14 сентября. Ездил в порт встречать груз бумаги, но судно не пришло. Калькуттский порт, самый крупный в Индии, — это целый мир со своими нравами, со своей отдельной, ни на что не похожей жизнью, закрытой для посторонних. Я увидел лишь скользкие пирсы да куда хватало взгляда — силуэты судов со всего мира. А на обратном пути — портовый район Гарден-Рич, воспетый в балладах Р. Киплинга:

Когда глазастый выплыл труп

У стенки в тишине,

Чтоб в Гарден-Риче затонуть,

А в Кеджери сгнить вполне, —

Что Хугли мели нашептал,

Мель рассказала мне…

«Гарден» — по-английски «сад». Никаких садов здесь нет и в помине. Я увидел угрюмые даже для Калькутты, страшные, исхлестанные водой кварталы, черные остовы старых, еще прошлого века, складов, чудовищные, на много сотен метров, ряды трущоб — нор, душегубок — язык не поворачивается назвать это человеческим жильем. Фотографировать нельзя — тут же летят камни. Из машины мы не выходили, но я попросил на минуту остановиться напротив одной из построек. Она была сделана из листов ржавой жести, старых картонных ящиков, уже расползшихся от влаги, кусков мешковины, скрепленных гнилыми веревками. Из черной дыры входа глядели на меня ненавидящие глаза. Запах был жуткий — смешно говорить о канализации, все нужды справляются на месте, тут же валяются дохлые крысы и собаки. По улице мимо нас брела совершенно голая, синяя от холода старуха, на лице — печать безумия, местная сумасшедшая или святая…