Я люблю

Маленький Никанор войдет в мою жизнь с криком и слезами, а я отвечу ему ликующим «Ура!». Вся вселенная услышит меня. Еще крохотуля, а уже повелитель. Комочек плоти и знамя моего счастья! Безусловно, это будет самый счастливый человек из всего рода Голоты.

— Как он там, наш человечек, не стучится? — допытываюсь я.

— Какой ты нетерпеливый! Жду со дня на день.

— Как долго вызревает!

— Все хорошее не скороспелка. Ты жил двадцать пять лет, пока таким стал.

— Каким?

— Вот таким.

— А все-таки?

— Курносым и кудрявым.

Обнимаю, целую ее и уже не выпускаю. Пусть смотрят. Это красиво — влюбленные. Через века, войны, мор и темноту пронесли люди красоту любви. Понесем и мы с Ленкой.

— Правильно действуешь, товарищ комиссар! — говорю я.

— О чем ты?

— А об этом самом... о твоем идейном руководстве. Не давай и дальше зазнаваться! Как только начну задирать голову, сразу щелкай по носу. Да побольнее, чтобы искры из глаз посыпались.

Ленка клюет меня ногтем в самый кончик носа.

— Так?

И хохочет, заливается на всю улицу. Извозчик больше на меня и Ленку посматривает, чем на свою лошадь. Давай, дядя, смотри, завидуй, вспоминай молодость!

Въезжаем в соцгород, останавливаемся на Пионерской. Длинная была дорога, а мы и не заметили.

Дома Ленка крепко обняла меня, припала своими влажными горячими губами к моим губам, взахлеб утоляла жажду и никак не могла напиться.

— Больше никогда не будем разлучаться! — сказала она и опять чмокала: в губы, в щеки, в нос, куда придется, как сладкого младенца.

Но вот она проворно вывернулась из моих чересчур цепких объятий и бросилась к чемодану.

— Где же твоя книга? Давай. Скорее!

Руки ее дрожат. Губы тоже дрожат. Лицо побледнело. В глазах отчаяние. Боится, что скажу ей: никакой книги пока еще нет, великие дела, мол, не сразу делаются.

— Ну, Саня.

А я не спешу. Вываливаю из чемодана подарки — Ленке, будущему сыну, мачехе, усатому бате. Ставлю на стол две бутылки вина. Коробку настоящих шоколадных конфет. Мандарины.

— Саня, покажи! — умоляет Ленка. Теперь и голос ее дрожит.

Двумя руками беру со дна чемодана пухлую и тяжелую в твердой светло-коричневой обложке книгу, свеженький новоиспеченный горьковский альманах «Год XVI» и торжественно преподношу Ленке.

— Вот! Твоя. Наша!

Ленка схватила журнал, быстро-быстро перелистала, нашла нужную страницу, посмотрела на нее и вдруг разревелась, но не долго плакала. Слезы еще катятся по щекам, а она уже смеется. Кружится по комнате, как угорелая, хлопает в ладоши, ликует:

— Поздравляю! Поздравляю!! Поздравляю!!

Боже мой, что она со мной делает! До чего же мне повезло! С такой женой до края света дойду. Горы магнитные вместе свернем, выработаем всю руду до последнего камня. Море ладошками вычерпаем. Сто тысяч новых страниц накропаем. Любые испытания выдержим, даже испытание счастьем!

— Ну, Босоножка, теперь давай обмоем первенца.

— Давай.

Раскупориваем бутылку и начинаем пировать. Вдвоем мы, а шумим и радуемся, как целая ватага. Себе я налил полный стакан густого, бордового, с искрой вина, а Ленке чуток плеснул. Хватит ей и этого. Оказывается, мало. Надула губы, еще требует:

— Лей щедрее, победитель, не жалей!

Добавил немного, а она выхватила у меня бутылку и налила сколько хотела.

— Братство! Равенство!

— Но тебе же нельзя, Ленка!

— Нельзя быть веселой, счастливой?

— Ты и без вина счастлива.

— Еще больше буду счастливой. Выпьем, Саня! — Она чокается своим стаканом с моей посудиной.

Все вино, до капли выдула. Ну и мама! И сразу охмелела и расхохоталась. Смеется так, что и мертвых можно заразить весельем, а ей все мало.

— Я хочу смеяться! Я хочу смеяться!

Смотрю на нее и тоже смеюсь! Прелесть! Смейся, любимая, празднуй. Долго серьезничала в одиночестве, хочет отвести душу.

Она вскочила, подхватила меня, закружилась в вальсе.

— Я хочу смеяться! Я хочу смеяться!

Давай, кто тебе мешает! Хохочу вместе с ней, а она свое твердит:

— Я хочу смеяться!

Ну и ну! Никогда такой не была. Обрадовала и напугала. Вот до чего доводит человека великая радость— до буйного веселья, до умопомрачения.

Ленка внезапно перестала и танцевать и смеяться. Рухнула на кровать и не захотела подниматься. Лежала с закрытыми глазами, бледная, и тихонько улыбалась.

Опускаюсь перед нею на колени, целую ее прохладные руки, лоб, волосы, а она ищет мои губы.

Всю ночь были вместе, только перед утренним гудком разбежались: Ленка — к себе, в доменный, а я — на горячие пути.

Глава одиннадцатая

На паровоз поднимается Ася. Она в черной с желтыми розами юбке, перехваченной на талии кожаным, с медным набором пояском. Кофточка в пышных оборках и самодельных кружевах. На голове бухарский семицветный платок.

— Доброе утро, механик! Как ночевал, кого на какой руке держал?

— Не тебя, краля.

Вася хватает масленку и скатывается вниз. Зря деликатничаешь, парень. Не лишний ты, хоть и третий.

— В чем дело? Что тебе понадобилось?

Строгость моих слов и нахмуренное лицо нисколько не смущают Асю. Она смотрит на меня, цветет в улыбке, будто медовые речи услышала.

— Керосину хочу раздобыть. Дашь?

— Наливай.

— Расплескать боюсь. Подсоби, Шурик, подсоби, миленький!