Я из огненной деревни

«… Это было 17 июля 1942 года. Раненько, ещё спали все, появился самолёт над Красницей. Вот он стал очень низко летать, все поднялись. И в это время со стороны Давыдович шло очень много немцев. Ну, они прошли через Красницу, ничего никому, так, спокойно прошли. Все не обратили внимания. Снова все разошлись по своим домам, по своим работам. Через некоторое время являются снова те немцы – уже со всех сторон. Оцепили эту деревню и ничего никому не говорят – тихо, и всё. А где-то часа в три дня они начали убивать. Начали убивать с естой стороны. От школы. Сразу в школу загнали несколько человек, там – гранаты, слышны взрывы были. И выстрелы. Но ничего не слыхать: ни крику, ничего. А как это говорил Шакунов, это правда, что весь народ был на сенокосе. Ну, они с сенокоса сгоняли в деревню, никто ж не знал зачем. И вдруг, понимаешь, выбежала одна девчонка, дак её, Бобкова, – ага, Мария, – дак выбежала она, выскочила в окно. Бежит по деревне и кричит:

– Спасайтесь, убивают людей!..»

В Могилёве мы отыскали Марию Бобкову – ту, когдатошнюю девочку, крик которой будто разбудил многих: «Убивают же людей!» Теперь у Марии Викторовны другая фамилия – Павлова, по мужу. В старом деревянном доме, адрес которого нам дали в Краснице, её мы не нашли: переехала в микрорайон Юбилейный. Обычно мы сначала человека видим, слышим, а уже потом узнаём, что с ним было – из его рассказа. Здесь же мы должны были встретиться с женщиной, заранее зная о её судьбе, уже зная её «историю». И мы невольно присматривались к ней, будто узнавали – присматривались к невысокой женщине, со смугловатым худым лицом, что сдержанно смотрела на нас, слушала, зачем это приехали к ней издалека люди. Красница?.. Да, она туда часто ездит, бывает там. Хоть сама давно уже в городе живёт, работает на мелькомбинате. Муж – слесарь. Вон и дочь уже выросла, это она там, на кухне, звучно, по-молодому смеётся – с мужем своим, таким же молодым. У них там свой разговор, свои интересы, а мать – если это людям надо! – села перед нашим микрофоном.

«…Когда немцы оцепили деревню, мама была на сенокосе, а мы – брат мой и три сестры – дома. Недалеко от нас была школа. Когда приехали, они сначала стали убивать этих, беженцев. Они там жили, в школе, несколько семей, и их стали стрелять. А у нас там рядом жил сосед, он был дома. Дак стреляют этих в школе, а пули по деревне так – фи-у, слышно, как летают. Я тогда пошла к нему:

– Ой, говорю, дядя, что-то делается, убивают или что.

А он:

– А, паникёрша! Кто тебя тут будет убивать!

Там они расстреляли, в школе, и начали ходить. Два немца той стороной улицы идут, а два – по этой. По хатам: два – туда, и два – сюда. Наша хата была третья или четвёртая.

Вот они в один дом зашли, там было закрыто, в другой зашли.

Старуха бежала – у неё дочки на болоте были – с внучкой была. Приостановилась и говорит:

– Пойду дальше.

В третий зашли, поубивали всех, кто там был.

Вопрос: – Вы слышали, как стреляли?

– Не, мы не слышали. Они войдут – и там стреляют. А мы всё мотаемся, то к дому своему, то к соседу:

– Мужчины, что ж нам делать?

Страшно, бьют!

У меня сестра и брат были старшие, а я средняя. Ну, тогда идут к нам! Ой, два немца!..

Там были и полицаи, а эти – с бляхами на груди. Страшные такие. Уже убили соседей и к нам идут. Я: «Ой, дядя, глядите: по хатам ходят, убивают, сюда идут!»

Ну, мы тут стали и стоим. Я в своём доме не была. Две сестры там были – убили. Идут сюда! А мы с братом тут. Брат после болезни, был совсем слабый. Если б он был здоровее, и он бы убежал. А он был совсем слабый.

Полицейский и говорит:

– Идите в хату!

– Ой! – все закричали. – Что делать?

Мы все тогда – этот мужчина, у него была семья пять душ, я шестая – сейчас мы все ничком, положились на пол и стали кричать. Ну, я уже не помню, кто там как кричал. Они сейчас – винтовки там или пулемёты, и давай в этих людей стрелять. Как они первый раз выстрелили… Как раз около окна стоял сундук… Как они первый раз выстрелили, я тогда на сундук, в горячке, что ли, на сундук, а окно это открывалось – я в окно. Рукой толкнула и на улицу побежала. Когда я побежала, два немца с другой стороны шли. Поубивали в другой хате и шли. Они полопотали, а я – по деревне, на тот конец. Они ещё там не проходили, они только тут начали. Я побежала, люди стоят, всё спрашивают:

– Что там, Маня, что там?

Я говорю:

– Ой, утекайте, убивают немцы!

Тогда – кто куда, табунами. Побежали прятаться, кто куда. А тех, кто на болоте были, маму нашу, тех загнали также в хату и гранаты кидали, а кого – спалили.

А дочка того хозяина тоже за мной кинулась в окно, а немец ей в плечо, и она назад, в грудь упала. Но осталась жива, в Брестской области живёт.

Люди говорят, что, когда я бежала, меня узнать не могли: чёрная, чёрная, страшная! Я иногда езжу туда, мне говорят:

– Ну, ты нам жизнь спасла. Стояли б и ждали, пока подойдут немцы.

А мы потом в рожь спрятались, во ржи сидели. Потом они затрубили, сигнал дали и уехали…»

4