Я из огненной деревни

А, правда, вот ещё что: после меня убили старика, я видел ещё, как его пихали, а он в двери упирался. Дак когда я уже очнулся, дак этот старик лежал как раз около меня, ноги поперек этой половицы. Когда я вылазил назад из подпечья, он уже задубел, ноги эти… Дак я его отодвинул и половицу поднял и, руку придерживая, – туда, головой прямо. Как боднул туда, в песок, вот до сих пор влезла в песок. Давай это левой рукой песок из ушей, из зубов… Потом знаю: надо мне закрыть половицу. Я давай левой рукой, давай – хлоп на место. Там какая-то была корзина плетёная, полная яиц, и накрыта сверху паклей такой. А меня – то в дрожь, то в холод, то в дрожь, то в холод! Потом слышу: обратно идут.

– Ох, как мне это, говорит, на ботинки аппетиты хорошие!

Это он о ботинках, что у молодого на ногах – он в Финляндии был, когда война была, и принёс свои из армии. Так это поговорили и потом, слышу, угомонились, ушли отсюда.

Через некоторое время идут ещё. И глядят: когда я под печь эту полз, моя кровь стежку сделала, да они думали, что я там, и гранату – туда. Кинули гранату. Дак она как жахнула, дак аж куры закудахтали. А дым – ко мне из этой самой, из гранаты. Дак мне уже в яме аж некуда деваться…»

Это – в хатах. А те, что вырвались – бегут по полю, – тех догоняют пулемётные очереди.

«…Ну, дак мы ушли, – продолжает громко, всё громче Анастасья Касперова, – а они как начали по нас стрелять вслед, дак вы поверите, под пар было вспахано, по этой пахоте бежали – так били, сколько нас уже там семей вышло, може, три или четыре – и так бьют, что даже бежала с нами собака одного хозяина, дак так, бедная: где пуля вроется, она – туда… Вот они били, били так со всех сторон – и с той стороны бежать стали, и с этой, и спереди. А впереди бежал у нас сын той женщины, он службу уже отслужил, дак он махнул, что – «ложитесь!» И слышу, как сзади у меня упали. Одна женщина говорит, прощается:

– Сынок мой, прощай!

Дак я вот так поднялась, глянула – правда, он лежит, она на коленях над ним. Потом вижу – впереди тот снова поднялся и скомандовал, махнул нам и сам поднялся, потому что он уже видит, что они нас живых возьмут. Ну, мы опять побежали. Так я бегу, так я и веду уже этих двоих детей – мальчика и девочку. Младших. А они так сыплют, так сыплют! Эта девочка вырвала ручку из моей руки и побежала вперёд, в лес. Побежала. А мы уже с этим хлопцем моим. Как добежали – я уже ранена, но я не знаю, что я ранена – бежит девочка из лесу назад ко мне и говорит:

– Мамка моя! Я думала, тебя уже убили, дак я назад иду, чтоб и меня убили. – И говорит: – А что у тебя?

А-а-а, гляжу, что уже… И шагом пошла в лес. Уже не стала бежать, так уже сердце моё… Я и пошла. Вот и ушла, и семья эта ушла, и девка моя старшая…

Вопрос: – А тот, что командовал вами?

– И тот вошёл в лес. Жданович Миша. Потом он был в партизанах. Бежало нас двенадцать человек, а четверых на ходу убило. Как вскочили в лес, Миша стал нам перевязки делать. Мне сделал перевязку, потом сестре своей. Стоим. Такая стрельбища идёт – невозможно терпеть. Откуда ни возьмись хозяин мой – скок ко мне.

– Ой! – говорит…

Это он кровь увидел, что это я ранена. До этого я ничего не помнила, а тут мне так ви-и-идно, что хозяина увидела! А то думала, что ж я буду делать с детьми без хозяина!

Мы так сидели, сидели, страшно так – бьют, стреляют, страшно, страшно! Ну, куда ж нам? Посидели, посидели, пошли мужчины наши: как же сашу[88] перейти? Пошли сашу глядеть. Перешли эту сашу, сидели, сидели в том лесу, комары, комары – невозможно, зарезают нас, ни огня нема, ничего в лесу, вскочили в чём стоим. Пошёл хозяин, нашёл пастухов там из другой деревни. Те уже нам дали огня – спичек. Спички уже те кресанули, огонь разложили, хоть куромель от комаров – некуда деваться. Голод же в лесу, дак хозяин пойдёт куда, а их обстреляют…

Вопрос: – Сколько в Борках убили людей?

– Людей, може, тысяча восемьсот, говорят, там написано на памятнике: тысяча восемьсот сорок три.

Вопрос: – Ходили из хаты в хату и так убивали?

– Из хаты в хату. А в той деревне – Закриничье – собирали в одну хату, в другую и убивали. А нас так поубивали, по хатам. Поубивали, а потом запалили.

Вопрос: – А полицейских как?

– А полицейских – в школу, не в школу, а в сарай в школьный и спалили. Живьём, живьём и с семьями.

Вопрос: – А много тех полицейских было, что сожгли?

– А человек десять было их тут…»

Вот так убивали, убили самую большую из белорусских Хатыней – более 1800 женщин, детей, мужчин деревни Борки Кировские Могилёвской области.

После нападения на Советский Союз Главное управление имперской безопасности взялось за разработку Генерального плана «Ост», положив в основу «указания», «идеи» главарей фашистского рейха – Гитлера, Гиммлера, Розенберга и др.

Сам план «Ост» не найден: он, очевидно, уничтожен. Зато сохранились документы, комментирующие, дополняющие, оценивающие этот план.

Вот выдержка из одного такого документа, исходящего из «Восточного министерства»:

«1/214, государственной важности

Совершенно секретно!