Я исповедуюсь

И вот наконец первый камень, ни слишком маленький, ни чересчур большой, сопровождаемый криком ярости из-за боли в животе, которую Али Бахр чувствовал после преступного удара, попал в левую щеку этой шлюхи Амани. А она все голосила: Али Бахр меня изнасиловал и обокрал. Отец! Дорогой отец! Лут! Не бей меня, ведь мы с тобой… На помощь! Есть здесь хоть кто-нибудь милосердный? Но камень, пущенный ее другом Лутом, угодил в висок и наполовину оглушил ее, ведь она сидела в яме и не могла защищаться руками от ударов. А Лут был так же доволен своей меткостью, как Драго Градник. Камни полетели один за другим, ни слишком большие, ни чересчур маленькие, теперь их бросали двенадцать добровольцев, и лицо Амани стало красным, как губы некоторых шлюх, которые красят их, чтобы привлечь внимание мужчин и затуманить им голову. Али Бахр больше не кидал камни, потому что Амани замолчала и посмотрела ему в глаза. Она пронзила, проколола, пробуравила его взглядом, как Гертруда, точно как Гертруда, и боль в животе стала еще сильней. Теперь прекрасная Амани уже не могла плакать, так как один из камней выбил ей глаз. А здоровый и острый булыжник попал ей в рот, и девушка давилась собственными выбитыми зубами, но больнее всего было то, что все двенадцать праведных мужчин не переставая запускали в нее камни, и если кто-то промахивался, хоть и немного, то бормотал ругательства и старался следующим камнем попасть точно. А имена тех двенадцати праведных мужчин были: Ибрагим, Бакир, Лут, Марван, Тахар, Укба, Идрис, Зухаир, Хунайн, еще один Тахар, еще один Бакир и Махир, хвала Богу Всевышнему, Сострадательному и Милосердному. Азиззаде у себя в доме слышал выкрики двенадцати добровольцев и знал, что трое юношей были из их деревни и в детстве играли с его дочкой, покуда у нее не пришли месячные и ему не пришлось ее прятать от всех, хвала Милосердному. Когда же он услышал всеобщий рев, то понял, что его Амани после ужасных мучений умерла. Тогда он ногой толкнул табурет, и его тело рухнуло, подвязанное за шею веревкой для фуража. Оно дернулось в конвульсиях, и, прежде чем стихли крики, Азиззаде уже был мертв и искал свою дочь, чтобы проводить ее к далекой отсюда жене. Из безжизненного тела несчастного Азиззаде моча пролилась на корзину с финиками, так и стоявшую при входе в лавку. А на расстоянии нескольких улиц отсюда лежала Амани с переломанной слишком тяжелым камнем шеей – я ведь говорил вам, что не надо кидать такие большие! Вот видите! Она уже умерла. Кто его бросил? И все двенадцать добровольцев указали на Али Бахра, который больше не мог выдержать слепого взгляда этой шлюхи, смотревшей на него единственным глазом так, словно она мстила ему: Амани наградила его взглядом, от которого ему не удалось избавиться ни во сне, ни наяву. И еще я написал, что прямо на следующий день Али Бахр пришел к каравану купцов, направлявшихся в Александрию Египетскую, чтобы торговать с христианскими моряками, – ведь теперь город попал в руки англичан. Али Бахр выбрал того, кто показался ему самым решительным, и раскрыл перед ним ладонь, следя, чтобы за ними не подглядел никто из деревни. Купец проницательно взглянул на медальон, взял его в руки, чтобы рассмотреть получше. Али Бахр жестом призвал торговца быть осторожным, тот понял, и они зашли за лежащего верблюда. Вопреки законам и священным поучениям Корана купля-продажа интересовала Али Бахра. Купец тщательно осмотрел медальон и провел по нему пальцами, словно хотел почистить.

– Золотой, – сказал Али Бахр. – И цепочка тоже.

– Знаю. Но он краденый.

– Да ты что! Хочешь меня обидеть?

– Понимай как знаешь.

И купец протянул медальон прекрасной Амани обратно Али Бахру, но тот не захотел его взять, он качал головой и убирал назад руки, потому что от этого медальона у него жгло все нутро. Ему пришлось согласиться на мизерную цену, предложенную купцом. Когда Али Бахр ушел, купец по-прежнему рассматривал медальон. Христианские письмена. В Александрии оторвут с руками.

Он с удовольствием провел по нему пальцами, как будто стремясь очистить от налипшей грязи. Затем, поразмыслив минуту, отодвинул масляный светильник, который прежде взял, чтобы лучше разглядеть медальон, и сказал, глядя на молодого Брочу:

– Мне этот медальон знаком.

– Это… это Богоматерь Моэнская, кажется.

– Пресвятая Дева Пардакская. – Он перевернул медальон, чтобы юноша смог увидеть другую сторону. – Из Пардака, видишь?

– Неужели?

– А ты читать не умеешь. Ты ведь из рода Муредов?

– Да, сеньор, – солгал молодой Броча. – Мне нужны деньги, чтобы отправиться в Венецию.

– У вас у всех Муредов шило в одном месте, – заметил ювелир, не переставая изучать медальон. – Хочешь стать моряком?

– Да. И уплыть подальше. В Африку.

– А. Так тебя ищут, да?

Ювелир отложил медальон и посмотрел ему прямо в глаза.

– Что же ты натворил? – спросил он.

– Ничего. Сколько вы мне за него дадите?

– А ты знаешь, что море тем опаснее, чем дальше ты от него рос?

– Сколько вы мне дадите за медальон?

– Оставь его себе на черный день, сынок.