Я исповедуюсь

Я вернулся из Тюбингена, надутый как индюк и распустивший хвост как павлин. Я взирал на остальных настолько свысока, что удивленно спрашивал сам себя, как только люди могут быть такими приземленными. До тех пор, пока не отправился в факультетский бар выпить кофе.

– Эй, привет!

Стала еще красивее. Я и не заметил, как она оказалась рядом со мной.

– О! Как жизнь?

Да, стала еще красивее. Уже несколько месяцев, как раздражение, которое она демонстративно проявляла в моем обществе, поубавилось. Может быть, ей все надоело. А может быть, у нее все было хорошо.

– Прекрасно. А ты? В Германии все прошло отлично, да?

– Да.

– А мне больше нравится «Эстетическая воля». Гораздо больше.

Она сделала глоток. Мне пришлось по вкусу такое принципиальное заявление.

– Мне тоже. Только никому не рассказывай об этом.

Молчание. Теперь я глотнул черного кофе, потом снова она – кофе с молоком.

– Ты очень хороший, – сказала она наконец.

– Прости?

– Я же сказала: ты очень хороший.

– Спасибо. Я…

– Молчи. Не порти ничего. Живи размышляя и время от времени пиши книги. Но людей не трогай. Обходи их стороной, ладно?

Она одним глотком допила кофе с молоком. Мне очень хотелось попросить у нее объяснений, но я понял, что глупо было бы ворошить старое. Тем более что я тебе ничего о ней не говорил – о Лауре. Я ничего не сказал тебе тогда, когда это можно было бы сделать без проблем. А теперь она, вместо того чтобы нападать, меня хвалила. И уже месяц назад из-за ремонта на факультете перебралась за стол, который стоял напротив моего – у меня ведь наконец появился личный стол. Мне нужно было привыкнуть к новым отношениям с Лаурой. Я даже подумал, что тогда мне не придется говорить с тобой об этой женщине.

– Спасибо, Лаура.

Она постучала костяшками пальцев по столу и ушла. Я посидел еще немного, чтобы не встретиться с ней на лестнице. Но потом подумал, что было бы лучше, чтобы Лаура не дулась на меня. Умедес мне как-то сказал, что Лаура Байлина, знаешь, эта рыженькая, такая аппетитная? Так вот, она потрясающе ведет занятия! Умеет увлечь. Как я этому рад, подумал я. А еще я подумал, что все пакости, которые я ей наделал, пошли ей на пользу. Умедесу я ответил, что мне об этом уже говорили. Ведь должен же время от времени появляться какой-нибудь хороший преподаватель, правда?

Адриа Ардевол встал и прошелся по просторному кабинету. Он размышлял о том, что утром сказала Лаура. Остановился перед инкунабулами и задумался, почему он все учится и учится без конца? Из какого-то странного неутолимого желания. Желания понять мир. Понять жизнь. Откуда мне знать. Но он вдруг перестал думать об этом, услышав «дзыыыыынь». Адриа подождал, рассчитывая, что Лола Маленькая откроет дверь, и уселся читать Льюиса[345]. Он прочитал пару строк из его соображений о реализме в литературе.

– Хау!

– В чем дело?

– Катерина.

Дзыыыыынь!

Адриа оторвал взгляд от книги. Катерина, наверно, уже ушла. Он взглянул на часы. Восьмой час. С досадой отложил том Льюиса.

Он открыл дверь и обнаружил на пороге Берната со спортивной сумкой в руках, который сказал: привет, можно войти? И вошел, прежде чем Адриа успел ответить: ну конечно, конечно проходи.

Через час наконец пришла Сара, из прихожей сказала: две сказки братьев Гримм! – закрыла входную дверь, появилась в кабинете с кипой листов и спросила: ты поставил овощи?

– Ой, привет, Бернат, – добавила она. И уставилась на спортивную сумку.

– Дело в том, что… – произнес Адриа.

Сара все поняла и сказала Бернату: ты остаешься ужинать. Так, как будто это приказ. И Адриа по шесть иллюстраций к каждой сказке. А потом вышла, чтобы положить листы и поставить кастрюлю на огонь. Бернат смущенно взглянул на Адриа.

– Мы тебя поселим в комнате для гостей, – сказала Сара, чтобы нарушить молчание. Все трое сидели под картиной с видом на монастырь Санта-Мария де Жерри, который, несмотря на темноту, освещался солнцем со стороны Треспуя. Оба мужчины удивленно подняли взгляд от тарелок с овощами.

– Ведь ты, я так понимаю, поживешь у нас некоторое время?

Честно говоря, Сара, Бернат меня об этом еще не просил. Я полагал, что он собирается остаться у нас, но, уж не знаю почему, этого ему не предлагал. Быть может, меня раздражало то, что он не может набраться наглости попросить меня.

– Если я не помешаю.

Мне всегда хотелось быть таким же прямым, как ты, Сара. Но я, наоборот, не способен взять быка за рога. Даже если дело касается моего лучшего друга. Теперь, когда самое главное выяснилось, напряжение за ужином спало. Бернат стал объяснять нам, что он-то не хочет разводиться, но мы с каждым днем ссоримся все чаще, и я очень переживаю за Льуренса, который…

– Сколько ему лет?

– Не знаю. Семнадцать или восемнадцать.

– Так он уже большой, – заметил я.

– Большой для чего?

– Ну, если вы вдруг разведетесь.

– А меня заботит то, – сказала Сара, – что ты не знаешь, сколько лет твоему сыну.

– Я же сказал: ему семнадцать или восемнадцать.

– Так семнадцать или восемнадцать?

– Ну…

– А когда у него день рождения?

Непростительное молчание. А ты – когда закусишь удила, тебя ведь не остановить – не унималась: