Я исповедуюсь

Наконец Бернат Пленса-и‑Пунсода очнулся, огляделся вокруг и теперь уже не смог сдержать плача, поднимавшегося из глубины души. Он закрыл лицо руками. Немного успокоившись, он встал с кресла и, надевая пальто, еще раз окинул кабинет внимательным взглядом. Adéu, ciao, à bientôt, adiós, tschüss, vale, dag, bye, αντίο, пока, la revedere, viszlát, head aega, lehitraot, tchau, maa as-salama, push beshlama[289], друг мой.

36

Ты вошла в мою жизнь мягко, как и в первый раз, и я больше не думал ни об Эдуарде и Оттилии, ни о своей лжи, а думал только о твоем молчаливом и ободряющем присутствии. Адриа сказал ей: владей моим домом, владей мной. И предложил на выбор две комнаты, чтобы устроить мастерскую и разместить книги, одежду и всю свою жизнь, если хочешь, Сара, любимая. Но я не знал, что для того, чтобы вместить всю жизнь Сары, нужно было гораздо больше шкафов, чем мог ей предложить Адриа.

– Эта мне подходит. Она больше моей парижской квартиры, – сказала ты, с порога окидывая взглядом комнату Лолы Маленькой.

– Она светлая. И очень тихая, поскольку выходит во двор.

– Спасибо, – сказала она, оборачиваясь.

– Тебе не за что благодарить меня. Это тебе спасибо.

Вдруг она живо отстранилась и вошла в комнату. В углу у окна висела картинка Миньона с желтыми гардениями и словно приветствовала Сару.

– Но как…

– Она ведь тебе понравилась?

– Как ты узнал?

– Понравилась или не понравилась?

– Это лучшее, что есть во всем доме.

– Теперь она твоя.

Ее благодарность выразилась в том, что она надолго застыла перед гардениями.

Следующим действием, для меня почти литургическим, было добавление имени Сары Волтес-Эпштейн на почтовый ящик – и после десяти лет одинокой жизни я, сидя за письменным столом, снова стал слышать шаги, позвякивание ложечки о чашку или нежную музыку, доносившуюся из твоей мастерской, и подумал, что мы можем быть счастливы. Но о том, чтобы решить проблемы на другом фронте, Адриа не подумал, а ведь когда оставляешь плохо закрытую папку, может возникнуть много неприятностей. Я знал это – знал. Но надежда сильнее благоразумия.

В новой ситуации Адриа труднее всего было смириться с тем, что Сара словно разгородила их жизни на уголки и некоторые из этих уголков оказались заповедными. Он понял это, увидев удивление Сары в ответ на предложение познакомиться с тетей Лео и кузенами из Тоны.

– Лучше не впутывать семью в наши отношения, – сказала Сара.

– Почему?

– Чтобы избежать разочарований.

– Я хочу познакомить тебя с тетей Лео и своими кузенами, если мы их застанем. Какие могут быть разочарования?

– Я не хочу проблем.

– Не будет никаких проблем. С чего бы им возникнуть?

Когда прибыл багаж с набросками и начатыми рисунками, мольбертами, коробками угля и цветных карандашей, она устроила официальное открытие своей мастерской и подарила мне карандашную копию с гардений Миньона, которую я повесил туда, где раньше висел оригинал, – она и до сих пор там висит. И ты принялась за работу, потому что не успевала с иллюстрациями к детским книжкам, которые тебе заказали какие-то французские издательства. Дни тишины и спокойствия: ты рисовала, а я читал или писал. Мы встречались в коридоре, время от времени заглядывали друг к другу, пили на кухне кофе поздним утром, смотрели друг другу в глаза и ничего друг другу не говорили, чтобы не нарушить хрупкое, нежданно возвращенное счастье.

Чего ему это стоило! Но когда Сара закончила самую срочную работу, они поехали-таки в Тону на стареньком «Сеате‑600», который Адриа купил из третьих рук, сдав наконец – с шестого раза – экзамен по вождению. В Гарриге им пришлось поменять колесо; в Айгуафреде Сара попросила остановиться перед цветочным магазином – она вернулась оттуда с прелестным маленьким букетом и, ничего не сказав, положила его на заднее сиденье. А во время подъема по улице Сан-Антони в Сентельесе у них закипела вода в радиаторе, но в остальном все было хорошо.

– Это самая красивая деревня на свете, – воодушевившись, сказал ей Адриа, когда они подъезжали.

– Самая красивая деревня на свете довольно страшная, – ответила Сара, когда они остановились на улице Сан-Андреу, и Адриа с силой поднял рычаг ручного тормоза.

– Посмотри на нее моими глазами. Et in Arcadia ego.

Они вышли из машины, и он сказал: посмотри на замок, любимая. Там, наверху. Он прекрасен, правда?

– Ну, знаешь… Не знаю, что и сказать тебе.

Он заметил, что она нервничает, но не понимал, что сделать, чтобы…

– Посмотри на нее моими глазами. А видишь, вон там, рядом с этим некрасивым домом, где еще дом с геранью?

– Да…

– Там была усадьба Казик.