Я исповедуюсь

Mea culpa. Я виновен в его смерти. Даже если бы он в любом случае погиб от рук некоего Фойгта. Таксист высадил его на третьем километре и вернулся в Барселону. Время было зимнее, и день рано начал как-то скукоживаться. Он стоял на шоссе один. Ловушка, засада. Разве ты не понимал этого, папа? Может быть, ты думал, что это всего лишь неудачная шутка. Феликс Ардевол в последний раз взглянул на простиравшуюся у его ног Барселону. Шум мотора. Машина с зажженными фарами спускалась по дороге со стороны Тибидабо. Она остановилась рядом с ним, и из нее вышел синьор Фаленьями, похудевший, полысевший, но с таким же большим носом и блестящими глазами. Его сопровождали два дюжих молодца и шофер, который тоже вышел из машины. Все с неприятными, даже отвратительными лицами. Фаленьями сухим жестом потребовал у него скрипку. Ардевол дал ее, и тот сел в машину, чтобы открыть футляр. Он вышел из машины, держа скрипку в руках:

– Ты думаешь, я идиот?

– А теперь в чем дело? – Я думаю, отец был скорее раздражен, чем напуган.

– Где Сториони?

– Чтоб вас! Вот же она!

Вместо ответа Фойгт замахнулся и с силой ударил скрипкой о придорожную скалу – раздался треск.

– Что вы делаете?! – закричал отец в ужасе.

Фойгт поднес к его глазам разбитую скрипку. Верхняя дека разлетелась на куски, и обнажилась надпись внутри инструмента: «Мастерская „Паррамон“, улица Карме». Должно быть, тут уж и отец перестал что-либо понимать.

– Это невозможно! Я сам достал ее из сейфа!

– Так, значит, ее давно у тебя украли, идиот!

Мне почему-то думается, что, отвечая: в таком случае, уважаемый синьор Фаленьями, я понятия не имею, где сейчас находится этот замечательный инструмент, – отец не смог сдержать улыбки.

Фойгт едва заметно шевельнул бровью, и один из его сопровождающих с силой ударил отца в живот – тот согнулся пополам, дыхание прервалось.

– Припомни, Ардевол.

И поскольку отец не мог знать, что в тот момент Виал находился в руках Берната Пленсы-и‑Пунсоды, любимого ученика сеньоры Трульолс, преподававшей в муниципальной музыкальной школе города Барселоны, ему не удалось ничего припомнить. На всякий случай он сказал: клянусь, я ничего не знаю.

Фойгт достал из кармана дамский пистолет, который так удобно носить с собой.

– Похоже, у нас будет развлечение, – сказал он.

И, показывая пистолет, спросил:

– Помнишь его?

– Еще бы! И скрипка уплывает из ваших рук.

Новый удар в живот, но комментарий того стоил. Феликс Ардевол снова согнулся пополам. Снова прерванное дыхание, ловящий воздух рот и вылезшие из орбит глаза. А потом – откуда мне знать. Торопливые зимние сумерки уступили дорогу ночи, покрывающей все преступления, и они разделались с отцом так, как я не могу себе даже представить.

– Хау.

– Да куда ж вы подевались!

– Даже если бы твой отец принес им Виал, они бы его прикончили.

– Черный Орел прав, – присоединился Карсон. – Он был уже мертв, если можно так сказать. – Карсон сухо сплюнул. – И он знал это, выходя из дома.

– Почему он не проверил скрипку?

– Он был слишком возбужден, чтобы заметить, что это не Виал.

– Спасибо, друзья. Но все это совершенно меня не утешает.

Фойгт жестоко убил моего отца, не нарушив данной в Дамаске Морлену клятвы, что он и волоса с его головы не тронет, потому что отец был уже лыс как колено. Иначе быть не могло. Как Брунгильда незаметно отправила Зигфрида на смерть, указав врагам его слабое место, так и я, подменив скрипку, стал причиной смерти отца, который меня не любил. Чтобы сохранить память о таком бессовестном человеке, как Зигфрид Ардевол, которого она не смогла полюбить, Брунгильда поклялась, что эта скрипка навсегда останется в их доме. Она поклялась в этом, чтобы сохранить память, да. Но сегодня я должен признать, что я поклялся еще и из-за жжения в пальцах, которое начинал чувствовать при одной мысли, что могу лишиться скрипки. Ариберт Фойгт. Зигфрид. Брунгильда. Боже мой. Confiteor.

35

– Дззз-дззз-дззз…

Адриа сидел в туалете, читая Le forme del contenuto[284], и прекрасно слышал «дззз-дззз-дззз». И подумал: курьер из магазина Муррии – как всегда, кстати. Он помедлил, пока снова не услышал «дззз-дззз-дззз», и сказал себе: нужно будет поменять звонок на что-нибудь более современное. Может быть, на «динь-дон» – это в любом случае звучит гораздо веселее.

– Дззз-дззз-дззз…

– Иду, иду, чтоб тебя! – пробурчал он.

С Эко под мышкой он открыл дверь и встретился с тобой, любовь моя, – ты стояла на лестничной площадке, серьезная, держа в руках небольшую дорожную сумку; ты смотрела на меня своими темными глазами, и в течение целой бесконечной минуты, словно окаменев, мы смотрели друг на друга: она – на площадке, он – в квартире, держась за ручку открытой двери и пытаясь переварить это неожиданное событие. И в конце этой бесконечной минуты ему пришло в голову сказать только: что тебе нужно, Сара. Я сам не могу в это поверить: единственное, что мне пришло в голову, это сказать: что тебе нужно, Сара?

– Можно войти?

Можешь войти в мою жизнь, можешь делать все что хочешь, Сара, любимая.