Я исповедуюсь

Huitième Arrondissement, quarante-huit rue Laborde[252]. Невеселого вида многоэтажка с закопченным фасадом. Он надавил на кнопку, и дверь открылась, сухо и предостерегающе щелкнув. Он задержался у почтовых ящиков – удостовериться, что действительно должен подняться на sixième étage[253]. И предпочел подняться пешком, а не на лифте, чтобы немного сбросить напряжение от охватившей его паники. Оказавшись на нужном этаже, он несколько минут стоял, пытаясь восстановить дыхание и совладать с сердцебиением. Наконец нажал на кнопку звонка, который таинственно прошелестел: бзззсссс… На площадке царил полумрак, никто не открывал. Шорох шагов? Да. Дверь открылась.

– Привет.

Увидев меня, ты застыла, раскрыв рот, с ледяным выражением на лице. Сердце чуть не выскочило у меня из груди, когда я снова встретился с тобой после стольких лет, Сара. Ты стала старше; я не хочу сказать, что ты постарела, но ты стала старше, и ты была по-прежнему красива. Красива более спокойной красотой. И тогда я подумал, что никто не имел права красть у нас нашу молодость. За тобой на полке стоял небольшой букет каких-то очень красивых цветов, но их цвет показался мне грустным.

– Сара…

Она по-прежнему молчала. Разумеется, она узнала меня, хоть и не ожидала увидеть. Я пришел в неподходящее время, мне явно были не рады. Я ухожу, я приду потом, я люблю тебя, я хотел, я хочу поговорить с тобой о… Сара.

– Что тебе нужно?

Как коммивояжер, продавец энциклопедий, который знает, что у него есть полминуты, чтобы донести свое послание, заинтересовать клиента и не дать ему захлопнуть дверь у себя перед носом, Адриа открыл рот и потерял тринадцать секунд, прежде чем сказал: нас обманули, тебя обманули; ты сбежала, потому что меня очернили перед тобой. Несправедливо. И очернили моего отца. Справедливо.

– А твое письмо? Ты назвал меня паршивой еврейкой и написал: катись куда подальше со своей кичливой семейкой. Что с этим делать?

– Я не посылал тебе никакого письма! Ты что, не знаешь меня?

– Нет.

Вы же культурные люди, а в любой культурной семье должна быть энциклопедия.

– Сара, я здесь, чтобы рассказать тебе, что все это было подстроено моей матерью.

– Вовремя. Сколько лет прошло?

– Много! Но я узнал об этом пять дней назад! Ровно столько мне понадобилось, чтобы найти тебя! Это ты сбежала, а не я!

Такая книга всегда пригодится в доме – вашему мужу и вашим детям. У вас ведь есть дети, мадам? У вас есть муж? Ты замужем, Сара?

– Я думал, что ты сбежала по каким-то своим причинам, и никто не говорил мне, где ты. Даже твои родители…

Платить можно в рассрочку, это очень удобно. А начать пользоваться десятью великолепными томами вы сможете уже сейчас.

– Твоя семья ненавидела моего отца из-за того, что…

– Мне это известно.

Вы пока можете оставить эту книгу себе, чтобы внимательно с ней ознакомиться. Я могу вернуться – не знаю – через год, только не сердитесь, пожалуйста.

– Но я же ничего об этом не знал.

– Твое письмо… Ты сам вручил его моей матери. – Рука, лежавшая на ручке двери, задрожала, будто готовилась сжаться в кулак и обрушиться на него. – Трус!

– Я не писал никакого письма! Это ложь! И ничего не вручал твоей матери! Ты нас даже не познакомила!

Приступ отчаяния перед отступлением: не заставляйте меня думать, мадам, что вы некультурный человек и не интересуетесь тем, что происходит в мире!

– Покажи мне это письмо! Разве ты не знаешь мой почерк? Тебя же обманывали, как ты могла поверить!

– Покажи мне это письмо… – передразнила Сара, усмехнувшись. – Я разорвала его в клочья, а потом сожгла. Проклятое письмо!

О боже, убил бы! Что же делать, что же делать?

– Все это подстроили наши матери.

– Я забочусь о своем сыне и его будущем, – сказала сеньора Ардевол.

– А я – о своей дочери, – ледяным тоном ответила сеньора Эпштейн. – Мне совершенно не по душе, чтобы она общалась с вашим сыном. Мне достаточно вспомнить, кто его отец, чтобы не любить его, – сухо усмехнулась она.

– Тогда не будем тратить время. Вы можете удалить свою дочь от моего сына?

– Кто вы такая, чтобы говорить мне, что я должна делать!

– Очень хорошо. Тогда я прошу вас передать вашей дочери это письмо от моего сына.

Она протянула ей запечатанный конверт. Рашель Эпштейн несколько секунд колебалась, но все же взяла его.

– Можете прочитать.

– Кто вы такая, чтобы говорить мне, что я должна делать!

Они холодно распрощались. Обе превосходно друг друга поняли. И сеньора Волтес-Эпштейн распечатала письмо, прежде чем отдать его Саре; распечатала, Адриа.

– Я не писал никакого письма…

Молчание. Они стояли на лестничной площадке шестого этажа дома на rue Laborde, Huitième Arrondissement. Соседка со смешной собачкой прошла по лестнице, махнув Саре рукой, Сара кивнула в ответ.

– Почему ты ничего мне не сказала? Почему не позвонила? Почему не захотела накричать на меня?

– Я сбежала в слезах, говоря себе: нет, нет, только не опять – не может быть, чтобы опять.

– Опять?

При воспоминании об этой неизвестной мне истории на твои глаза навернулись слезы.

– Я уже пережила одно разочарование. До того, как мы познакомились.