Я исповедуюсь

– Я не против евреев, дело не в этом. Но Феликс… Ох, детка, не знаю, как и сказать тебе…

– Скажи как-нибудь.

Карме сделала несколько шагов в сторону двери, открыла ее, чтобы убедиться, что Адриа еще не вернулся, хотя и без того прекрасно это знала, снова закрыла и продолжила тише: у Феликса были кое-какие дела с ее родственниками и…

– И что?

– В общем, они поссорились. Скажем так, очень сильно поссорились.

– Феликс давно умер, Карме.

– Эта девица лезет в нашу жизнь, чтобы спутать нам карты. Я уверена, что все это ради магазина.

И едва слышно добавила:

– Ей наплевать на Адриа.

– Карме…

– Он очень ранимый. Поскольку он вечно витает в облаках, ей легко им управлять.

– Я уверена, что девушка даже не знает про магазин.

– Ну да. Они все про нас знают.

– Ты не можешь быть в этом уверена.

– Могу. Пару недель назад она была там вместе с некоей дамой – судя по всему, с матерью.

Прежде чем отважиться обратиться к девушке за прилавком, они осмотрелись, как обычные посетители, но не спеша, словно хотели оценить магазин в целом, оценить доходность дела. Карме вычислила их из кабинета и сразу узнала девушку, которая тайно встречалась с Адриа, и тогда все фрагменты мозаики встали на свое место. Сеньора Ардевол сочла, что за такой таинственностью со стороны посетительниц кроются не совсем понятные намерения. Сесилия обслужила их; позже Карме узнала, что они иностранки, может быть, француженки – из-за «вгемени создания подставки для зонтов» и «зегкала». Они расспрашивали об одной подставке для зонтов и о двух «зегкалах», но было заметно, что им все равно, о чем спрашивать, как будто бы это был только предлог поближе рассмотреть магазин. Вы понимаете, что я хочу сказать, сеньора Ардевол? В тот же вечер Карме Боск позвонила в агентство «Эспельета», попросила позвать к телефону хозяина и заказала еще одно расследование, потому что она не допустит, чтобы кто-то использовал чувства ее сына в низких целях. Да, если это возможно, пусть этим займется тот же самый детектив.

– Но как… Мать… Ведь мы с Сарой встречались тайно!

– Ну… – Лола Маленькая опустила голову и стала смотреть на клеенку на столе.

– Как она догадалась, что…

– Маэстро Манлеу. Когда ты сказал ему, что окончательно решил бросить скрипку.

– Что ты сказал? – Густые взлохмаченные брови, подобно седым грозовым облакам, нависли над выпученными глазами. Маэстро Манлеу был поражен, возмущен.

– Как только закончится учебный год, я сдам экзамен и брошу занятия. Навсегда.

– Все эта девица, из-за которой у тебя ветер в голове!

– Какая девица?

– Не прикидывайся! Ты когда-нибудь видел, чтобы люди держались за руки всю Четвертую Брукнера[251], а?

– Да, но…

– С вами сразу все понятно. Любовь до гроба… Сидели в партере, как два карамельных голубка.

– Это не имеет никакого отношения к моему решению…

– Это имеет еще какое отношение к твоему решению! Эта негодяйка плохо на тебя влияет. И ты должен пресечь это на корню.

И поскольку я остолбенел от такой наглости, учитель решил закрепить успех атаки, подытожив:

– Твоей женой должна стать скрипка.

– Простите, маэстро, но это моя жизнь.

– Как скажешь, умник. Но я предупреждаю, что тебе не удастся бросить скрипку.

Адриа Ардевол захлопнул футляр громче, чем требовалось. Он встал и посмотрел гению прямо в глаза. Он был уже почти на полголовы выше его.

– Я бросаю скрипку, сеньор Манлеу, нравится вам это или нет. И сегодня же сообщу свое решение матери.

– Ах, какая честь! Значит, я первый узнал об этом?

– Да.

– Ты не бросишь скрипку. Через пару месяцев ты приползешь ко мне на коленях, а я скажу тебе: очень жаль, деточка, у меня все время расписано. И тебе придется с этим смириться.

И он посмотрел на него в ярости:

– Разве ты не собрался уходить?

А затем учитель поспешил сообщить твоей матери, что все дело в одной девице, и Карме вбила себе в голову, что это Сара во всем виновата, и решила, что та – ее враг.

– О боже…

– А из-за того, что… Из-за того, что я говорила про семью Эпштейн…

– О боже…

– Я убеждала ее не делать этого, но она написала письмо матери Сары.

– Что она написала? Ты читала?

– Свои измышления. Предполагаю, всякие гадости про тебя. – Лола Маленькая надолго замолчала, разглядывая клеенку. – Я не читала это письмо.

Она бросила быстрый взгляд на Адриа – он был потрясен, в его широко раскрытых глазах стояли слезы – и снова уставилась на скатерть.

– Твоя мать хотела отвадить эту девушку от тебя. И от магазина.

– Эту девушку зовут Сара.

– Да, Сару. Извини.

– О боже…

Крики играющих на улице детей становились тише. Потихоньку смеркалось. Через тысячу лет, когда в гостиную уже вкрались сумерки, Адриа, вертевший в руках пустую чашку, взглянул на Лолу Маленькую:

– Почему ты раньше мне не сказала?

– Из верности твоей матери. Адриа, деточка, мне правда очень жаль.

Больше всего я жалею о том, что, уходя от Лолы Маленькой с глубокой раной в сердце, почти не попрощался с ней; я даже не сказал: как жаль, что ты заболела, Лола Маленькая. Только сдержанно поцеловал на прощание – и больше не видел ее живой.

31