Читаем Я — Илайджа Траш полностью

Я спустился на пару ступенек по лестнице, ведущей со сцены. На самой нижней ступеньке лежал старый цилиндр, используемый в одном из дальнейших номеров. Мне он давно понравился, а теперь я взял его и надел на голову.

Я простоял там долго, не шевеля ни единым мускулом, и можно было услышать, как летит муха.

Затем я не спеша расстегнул штаны и вытащил свой бесценный член. Мне кажется, я сделал все, как полагается: траурно и медленно, идеально рассчитав время. Затем, поклонившись каждому зрителю в отдельности, я удалился в фойе.

Впрочем, оказавшись снаружи, я расплакался и поправил на себе одежду.

Не пожелав ждать лифта, я начал спускаться по лестнице и вдруг услышал взывающий голос Мима:

— Альберт! Ради Бога на небесах, вернись, мой любимый. Вернись, ради светлых небес, вернись…

— Пожалуйста, не слоняйся и не околачивайся там снаружи, словно у тебя нет никаких дел. Ты же внесен в расписание, ей-богу, ну и заходи, мой единственный, мне вовсе не так уж плохо, не волнуйся и входи, входи же, — обратилась ко мне Миллисент со своей «полевой кровати». Пока хозяйка не назвала ее так, я всегда считал, что это кровать с пологом на четырех столбиках и так далее, но Миллисент все же настаивала на «полевой» и говорила, что кровати не меньше двухсот пятидесяти лет.

— Доктор Хичмаф уже уходит, Альберт, — воскликнула она, прокашлявшись, а затем кивнула на мужчину очень преклонного возраста с козлиной бородкой и в очках со свисающими ленточками.

— Кто этот смуглый молодой человек? — почти выкрикнул врач, очень пристально меня рассматривая.

— Мемуарист, доктор Хичмаф, мемуарист.

— О чем же он пишет мемуары, дорогая Миллисент, позвольте поинтересоваться?

— Вы уже задали слишком много вопросов женщине, у которой сами же диагностировали сильное переутомление…

— Меня, как всегда, поправляет собственная пациентка! — Он несколько раз покачал головой и зашелся судорожным смехом, похожим на кашель. — Но, пожалуйста, больше не волнуйтесь о своих яичниках, моя дорогая, — сказал он.

— Разумеется, не буду, да я никогда и не волновалась.

— Вашим яичникам могли бы позавидовать многие восемнадцатилетние девушки, Миллисент.

— Вы излишне великодушны! Служить предметом зависти — совсем не мой стиль, Хичмаф, никогда моим не был и не будет. Наследственность — вот в чем все дело, и вы знаете это лучше меня. Ваше нелепое восхваление демократии и милосердия неоднократно сбивало вас с профессионального пути.

— Моя дорогая, вы всегда опережаете мои аргументы.

— Я не потерплю, чтобы лучшим моим органам завидовало hoi polloi[9]… Мы с Альбертом снесли здесь недавно множество оскорблений, и я даже удивлена, что он зашел. Хотя вижу, — иди-ка сюда, любимый, — что его поцарапали: похоже на дикого зверя… Ах, молодость, доктор Хичмаф, молодость не ведает страха перед космосом…

Затем Миллисент пристально рассмотрела мое лицо и, наконец, смазала царапины и следы от когтей собственной слюной.

— Пожалуйста, взгляните на Альберта, доктор Хичмаф, вы ведь не потребуете дополнительной платы? Он ведь член семьи… Давайте, доктор, отведите его к свету и хорошенько, внимательно осмотрите. Вон туда!

Доктор Хичмаф отвел меня к огромному эркеру и заглянул мне в лицо и глаза.

— Вы спортсмен? — спросил он довольно громко, чтобы Миллисент услышала.

— Просто поставьте диагноз, будьте так добры, Хичмаф, голубчик, и не углубляйтесь в его биографию. Он из Алабамы. Возможно, я когда-нибудь съезжу туда, ведь он рассказывал о ней столько чудесного и экзотичного…

— Полагаю, его поцарапала какая-то крупная птица…

— Ну так пропишите ему что-нибудь на свое усмотрение — пилюльку или микстурку: у нас с Альбертом сегодня много дел. Он принес мне столько пользы, доктор Хичмаф, вы даже не представляете…

Доктор что-то наспех записал.

— Пожалуйста, передайте это на обратном пути

Джордану, дворецкому, и он все приготовит, — сказал он мне ледяным тоном, запечатывая конверт с рецептом.

— А вот вам абсолютно не о чем волноваться, дорогая, — негромко заржал доктор Хичмаф, склонившись над своей пациенткой, и поцеловал ее в губы. — И больше никогда не пеняйте на свои яичники… Помните об унции сырого мясного фарша перед сном. Вы почувствуете огромную разницу, Миллисент.

— В таком случае уходите, доктор, у нас с Альбертом куча хлопот. Значит, вы говорите, он здоров… Замечательно! Ведь я не смогла бы отвезти его обратно в Алабаму, окажись он нетрудоспособным, к тому же теперь, учитывая, сколько я на него истратилась, я не могу его потерять.

Как только доктор Хичмаф ушел, Миллисент Де Фрейн выпрыгнула из постели с проворством юнца, обула домашние тапочки и, подойдя к трафальгарскому стулу с вертикальной спинкой, буквально выпалила следующее:

— Все они шарлатаны, Альберт, но кто знает: возможно, когда мы просто слегка подавлены, в нас уже сидит какой-то смертельный вирус, и он как раз сведет нас в могилу… Ты взглянул хоть краем глаза на ту бумажку, которую он тебе написал? Ты ведь так ловко умеешь читать все, что попадается под руки…

— Я пришел попрощаться с вами, Миллисент, мэм, — сказал я. — Я не могу этого выносить.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги