Я иду

Я с каким-то необъяснимым недоверием еще раз осмотрелся и, ничего не ответив, побрел по скользкому проходу к Майку. Он тем временем принялся хозяйничать и заботливо расставлять дощатые ящички из-под овощей и палеты.

– Неплохое место выбрал, – придирчиво рассмотрев днище моста и опоры, сплошь перепачканные разводами и поросшие красным мхом, подмигнул я и с блаженством скинул наконец-то мокрый противный капюшон, все это время стоически выдерживающий натиск непогоды. И прибавил: – Только незащищенное совсем. В дождь только годится, пока морфы как мухи сонные. Тут, что ли, время-то коротал?

– Ну вот в дождливую погодку тут и трусь! – самодовольно растянул Майк и грузно плюхнулся на ящик. Тот явно не ожидал повстречать в своей жизни такого борова, предупреждающе щелкнул и нехорошо заскрипел. – Ну сам посуди: вроде сухо, дождь не льет, ветер не наседает, посидеть есть где – чего еще для счастья надо?

– Сигарет, – с ходу ответил я и тоже уселся на сухом ящике, – желательно крепких, хороших.

– Потерпи тогда, у Скупщика скоро купишь, – утешил Майк и, стянув прозрачный, как стекло, капюшон, вытащил из рюкзака бутылку воды и добавил: – Я же терплю как-то, хотя курить хочется зверски, – попил, крякнул, вытер рукавом бороду. – И ты уж как-нибудь… ну если совсем невмоготу – пробуй отвлечься на что-нибудь или вон мох красный собирай, суши и кури. Правда, сушить устанешь: он же как губка – сохнуть может сутками.

– Что за мох такой? – невзначай поинтересовался я, разглядывая наше нынешнее место остановки, где отзвук вторил так навязчиво, что наши голоса, наверно, разлетались на всю округу.

– А-а-а… ха! – как-то странно заулыбался Майк, помахал заскорузлым пальчиком и, вместе с ящиком подвинувшись ближе, хитро сверкнул темными глазами, поясняя: – Очень хороший суррогат простым сигареткам, но дорогая, собака, тяжело тянется и немного в голову бьет. Иногда на камнях и бетоне можно увидеть, на коре любит сидеть, на машинах – правда, те через месяц в труху превращаются.

– Шмаль, что ли? – поморщился я, недоверчиво взглянув на проводника.

– Да нет, – раскрыв рот, открестился Майк и, выпив еще водички, тотчас нашел оправдание: – Просто табак тяжелый выходит… мох-то ведь неземной…

На это я только хмыкнул, усмехнулся, покачал головой, достал воду из вещмешка и, ничего не ответив, промочил горло.

Замолчали.

Дождь тем временем стихал, проливал последние слезы на мертвую землю. Он уже больше не шумел так неистово, как раньше, редел, чах, как восковая свеча. Хилые деревья и кусты, прогибающиеся под неумолимым ливнем с самой рани, наконец-то вздохнули спокойно, утихомирились, потихоньку поднимали свои безобразные, в язвах, вздутиях и опухолях, ветви. Ослаб и ветер, прекратил выть, скулить, баламутить воду в лужах и прудах, сбивать с ветвей и ограждений капли. Но все это нежданное затишье выглядело очень фальшиво, скрывало опасность: ливня больше нет, а значит – морфам больше ничто не мешает охотиться…

– Вот и закончился дождичек! – заметно повеселел Майк и принялся стягивать дождевик. – Теперь хоть нормально идти можно! – глубоко втянул широкими волосатыми ноздрями прохладный посвежевший воздух и как-то поэтично воскликнул: – Эх-х! Свежо-то как!

А вот я отнесся к неожиданно закончившемуся дождю с тревогой – знал, что на смену этому мнимому затишью обязательно придет новая угроза, а спасение от нее всего два – либо бежать, либо стрелять.

– Рано накидку-то скинул – еще идти и идти, – укоризненно, но без злости в голосе обратился к Майку и, внимательно осмотревшись, вдруг увидел на противоположной опоре, изрисованной матерными надписями и необычными граффити, жирное сообщение, написанное второпях красной флуоресцентной краской:

«ВНИМАНИЕ, ГРУЛТАУНЦЫ! В ГОРОДЕ ОБЪЯВЛЕНА ЭКСТРЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ! ВСЕМ НАПРАВЛЯТЬСЯ В МЕТРО! ЗДЕСЬ МНОГО ВЫЖИВШИХ, ЕСТЬ ПРОВИЗИЯ! ВЫ НЕ ОДИНОКИ!»