Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать

– Вот поэтому я не хотела рассказывать тебе все подробности, – поясняет она. – Для человека, который сделал себе имя, уча позитивному мышлению, ты можешь быть поразительно негативным.

– Ты еще мою мамочку не видела.

– Ну, так не будь своей мамочкой.

* * *

Ланкастер больше, чем мне помнится. Мы приезжали в эти края, когда мне было двенадцать лет, за несколько месяцев до того, как умер мой отец, но в город не въезжали; мы гостили в деревне – действующие амишевские фермы, одноэтажное здание школы, парк развлечений Dutch Wonderland . Останавливались в мотеле, мои родители спали в кровати, я – на полу, и когда я выглядывал в окно – разбуженный теми же сверчками, которые вечером меня усыпили, – видел ряды кукурузы в лунном свете, и, помню, думал, что я мог бы жить в таком месте, мог бы научиться доить коров, и сбивать масло, и пахать поле, мог бы обходиться без электричества, мог бы носить одни и те же черные штаны с подтяжками и простую белую рубаху каждый день.

Не ожидал, что я сюда вернусь. И уж точно не ожидал, что вернусь со сломанными ребрами, с головой, которая идет кругом из-за нарушенного после сотрясения мозга равновесия, с почти незнакомой женщиной, которая привезет меня и мою состарившуюся, страдающую артритом собаку, чтобы отыскать кого-то с именем Глория Фостер, именем, которое произнес мой умерший отец.

С другой стороны, сегодня и впрямь первое апреля – День дураков.

Мы паркуемся в центре города, через улицу от кафе, которое называется «Голодающий художник», его передняя витрина заколочена досками. Через несколько домов дальше по улице находится ресторан под вывеской «Жаль, что тебя здесь нет». Четвертый час пополудни; небо потемнело от грозовых облаков.

Я выгуливаю Ральф, которая неторопливо обнюхивает деревья и столбы, потом покупаю ей два хот-дога на заправочной станции. Годы назад я заставил бы ее заслужить каждый кусочек: сидеть, лежать, коснуться моего пальца носом – но она слишком стара, чтобы заставлять ее работать ради такого предмета первой необходимости, как еда, так что я позволяю ей улечься на прохладный цемент, а сам отламываю кусочки и подношу их к ее пасти.

Она лакает воду, которую Сэм льет в мои сложенные лодочкой ладони.

Ральф забирается на заднее сиденье, чтобы подремать, кладет голову на мой спальный мешок. Сторож из нее всегда был никудышный, грозна она лишь на вид – и этого достаточно. Падают первые капли, затем дождь прекращается – фальстарт. Но через несколько минут небеса разверзаются, и внезапный ливень загоняет нас в ресторан.

Слишком поздно для обеда, мы заказываем чай с собой. Сэм спрашивает официантку – светлые волосы, колечко в носу, беременная, – не подскажет ли она нам, где находится Грин-стрит.

– Грин-стрит… – повторяет женщина и возводит глаза к потолку, словно ожидая божественного ответа.

– Грин-стрит, – снова повторяет она. – Кажется, я такой не знаю, но это может быть в той части города, которая мне незнакома. Эй, Митч! – кричит она, и из кухни выходит повар, молодой человек в толстовке с капюшоном, с неряшливыми каштановыми волосами, на его кисти вытатуировано какое-то слово. – Где это – Грин-стрит? – спрашивает официантка. Он подходит ближе, и я вижу это слово, и думаю, что, может быть, мы все же попали туда, куда надо, но он говорит:

– Простите, никогда не слышал о Грин-стрит.

И тогда я вижу, что показавшееся мне Кэри – на самом деле Гэри ; может быть, его отец, или брат, или лучший друг, словом, дорогой покойник, которого Митч вспоминает всякий раз, переворачивая блинчик или принимаясь мыть руки.

– Не подскажете нам, где находится кладбище? – продолжает расспросы Сэм.

– Которое? – уточняет Митч.

– Ланкастерское кладбище.

– Это на восточной стороне, – машет он рукой. – Вы вообще знаете город?

– Нет.

– Налево, на Лайм-стрит, – говорит он. – Оно будет по правую сторону улицы. Не промахнетесь.

Небо светлеет, и я беспокоюсь, как там Ральф.

– По прогнозу должна быть страшная буря, – замечает официантка.

Гремит гром, официантка роняет стакан, и вот мы все оказываемся на полу, собирая осколки и кусочки.

– Вы сказали, Лайм-стрит, правильно? – уточняет Сэм. Она невнимательна, и я вижу, как она морщится – порезала палец.

– Черт! – восклицает официантка. – Прошу прощения.

– Вы не виноваты, – говорю я.

– Да я вообще неудачница, – говорит она. – Давайте, я соберу остальное.

– Это всего лишь маленький порез, – успокаивает ее Сэм. Она сжимает палец, пока на нем не расцветает капелька крови, потом слизывает ее.

– Говорю же вам, – повторяет официантка, – невезучая я.

– Вы сказали – Лайм-стрит, – повторяет Сэм.

– Около мили, – утвердительно кивает Митч. – Прямо перед больницей.

– Спасибо, спасибо вам огромное ! – говорит Сэм, будто он поведал ей тайну жизни, причину, по которой мы все здесь оказались, и будто это – добрая причина.

– Поосторожнее там, – напутствует нас официантка.

Мы бежим через улицу к машине, где Ральф скребет лапой стекло. Порыв ветра гонит вниз по улице газету и распластывает ее на боковой стене церкви.