Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать

Она спит в нижнем белье. Может быть – поскольку вещей у нее с собой было совсем немного – спит и вовсе без одежды.

Джинсы, свитер, одно из моих пальто, прогулка с собакой, холодно, но солнечно, вниз по дороге в лес, промерзшие грунтовые тропинки, удовлетворение при виде того, как собака опорожняет мочевой пузырь и кишечник где захочет, как она грациозно присаживается на корточки, как поднимается пар от ее мочи у корней дерева, на котором вырезаны твои инициалы – сентиментальный жест нашего последнего года вместе.

Обратно домой – спустя неделю этот дом уже ощущается как дом, – чтобы покормить собаку. К этому времени она уже знает, что собака не станет есть одна, даже не прикоснется к пище, если в комнате не будет кого-нибудь, так что она заваривает себе чай (нет ни кофе, ни кофеварки) и ложкой выкладывает йогурт в миску с гранолой (по типу она похожа на любительницу йогурта). Ее машину вызволили из глины на буксире. Я представляю, как она едет закупать продукты, молоко, хлеб, яйца, банку арахисового масла; представляю, как она уже исследовала Винъярд, знает, где можно купить газеты, где находятся лучшие книжные магазины; представляю, как она купила себе новую пару джинсов.

От звука, который издает лакающая собака, в ней просыпается жажда. Она проглатывает две таблетки обезболивающего, потом раздевается, чтобы принять душ.

Стараясь не намочить бинт на лице, она моется, повернувшись спиной к воде. Ее поврежденная рука словно притянута к боку невидимой перевязью. Правша, она бреет ноги левой рукой, используя старый станок, которым я раз в несколько недель подбриваю шею. Намокая, ее рыжие волосы кажутся более темными.

Когда она открывает дверь в ванной, собака ждет на пороге, держа в зубах ее тапочек. Спасибо, спасибо, хорошая собака, и потом – в прачечную, где ждет вчерашняя одежда, чистая и высушенная.

Одетая, но босиком, она садится, скрестив ноги, на коврик, прислонившись прямой спиной к дивану, и закрывает глаза. Ежедневная практика. Она следит за дыханием, вдыхает и выдыхает через нос, и любую мысль, которая к ней приходит, – о брате, лежащем на полу в ванной, о записке, которой он не оставил, о том, как она могла бы спасти его, о сильном ощущении, сильнее, чем когда бы то ни было, что случайности вовсе не являются случайностями, что что-то важное вот-вот произойдет, – она осознает лишь настолько, чтобы попрощаться с ней, а потом отпустить, и отпускает, опустошает разум, пусть даже всего на несколько секунд, прежде чем ее находит новая мысль, потом она отпускает и эту, возвращается к дыханию, и спустя какое-то время уже не существует ничего, кроме дыхания, и нет ее самой. Она возвращается только тогда, когда звонит телефон.

Пожилая женщина извиняется, говорит, что, должно быть, ошиблась номером.

Нет смысла снова медитировать; двадцати минут на сегодня достаточно.

Снова звонит телефон. Та же женщина, на этот раз она спрашивает меня: «Эрик дома? Мой сын дома?»

– Не волнуйся, – рассказывает мне Сэм, когда приходит повидаться со мной этим утром. – Я не сказала ей, кто я такая.

– А кто ты такая?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что бы ты сказала ей, если бы сказала правду?

– Что я твой друг.

– Ты рассказала ей об аварии?

– Нет.

– Это, наверное, и к лучшему, – соглашаюсь я. – А что ты ей сказала?

– Что я – горничная.

Она берет в руки блокнот, лежащий на столике возле кровати, смотрит, что я там написал, потом переводит взгляд на меня.

– Что случилось, когда ты умер?

– Ничего.

– Куда ты отправился?

– Никуда.

– Скажи мне правду.

– Это все равно что уснуть.

– Это ее фамилия?

– Чья?

– Глории.

– Кто такая Глория?

– Я ждала, что ты мне это скажешь.

– Если ты этого не знаешь, тогда зачем ты здесь?

– Что ты имеешь в виду?

– Если случайностей не существует, тогда зачем ты здесь?

– Я пыталась найти тебя.

– Ладно, но это – причина для тебя. А что ты должна сделать здесь для меня ?

– Выгуливать твою собаку.

– А что еще?

– Устроить тебе автомобильную аварию.

– Если ты полагаешь, что мне суждено было попасть в эту аварию…

– Я научилась этому у тебя – из твоих книг.

– Я больше в это не верю. – Я нажимаю кнопку, которая увеличивает подачу морфина в мою кровь. – Теперь ты – учитель, я – ученик. Расскажи мне, почему я должен был попасть в эту аварию.

– Каково это? – спрашивает она. – Я имею в виду, ты видел свет или что-то в этом роде?

Я нажимаю на кнопку с морфином, нажимаю снова, нажимаю снова.

– Каков смысл всего этого?

Она смотрит на листок бумаги, зажатый в ее руке.

– Глория Фостер, – говорит она.

* * *

Она выгуливает собаку, готовит для меня, приносит мне зубную щетку и чашку, чтобы сплевывать. Предлагает умыть меня, и я благодарен ей, но прошу вместо этого помочь мне добраться до раковины, где протираю лицо, руки и грудь мягкой мочалкой. Она перечитывает мои книги, делает заметки на полях. Курс повторения пройденного, как она это называет. Всякий раз забывается и начинает читать параграф вслух, я напоминаю ей этого не делать.

– Как забавно, что ты прямо рядом со мной – я имею в виду, ведь это же ты – и я сижу тут, читая твои книги!