Я, грек Зорба

Она поднялась, привела в порядок кудряшки, вылезшие из-под ее маленькой шляпки, и облизала губы.

— Доброй ночи, мой друг, — сказала она, — доброй ночи и пусть он быстрее возвращается!

Я видел, как она удаляется, переваливаясь, изгибая своестарое тело с жеманством девушки. Радость несла ее как на крыльях, старые бесформенные лодочки оставляли в песке маленькие, но глубокие следы.

Не успела она скрыться, как с пляжа донеслись пронзительные крики и плач.

Я вскочил и побежал. На другом конце пляжа завывали женщины, они словно пели жалостную погребальную песню. Поднявшись на скалу, я осмотрелся. Со стороны деревни бежали мужчины и женщины, а за ними с лаем собаки. Впереди, вздымая облака пыли, скакали два или три всадника.

«Беда какая-то», подумал я и, торопясь, спустился к мысу.

Шум толпы все нарастал. В небе в лучах заходящего солнца неподвижно висели два-три розовых весенних облака. Девичье дерево было покрыто молодыми зелеными листьями.

Мадам Гортензия в слезах бежала обратно, волосы ее растрепались, она еле переводила дух. В руках у нее была соскочившая с ноги туфля.

— Боже мой… Боже мой… — крикнула она, пошатнулась и чуть не упала на меня. Я ее поддержал.

— Почему ты плачешь? Что случилось? — спросил я и помог ей надеть дырявую туфлю.

— Я боюсь… я боюсь…

— Чего же?

— Смерти.

Она словно чувствовала в воздухе запах смерти и была охвачена страхом. Я взял ее дряблую руку, ее старое тело противилось и дрожало.

— Я не хочу… не хочу… — кричала она.

Несчастная женщина испытывала страх, учуяв место, где появилась смерть. Она боялась, что Харон увидит ее и вспомнит о ней… Как и все старые люди, наша бедная русалка пыталась скрыться в траве, принимая ее зеленый цвет, спрятаться в земле, принимая ее темно-коричневую окраску, для того, чтобы Харон не смог ее различить. Она вся дрожала, втянув голову в жирные сутулые плечи.

— Друг мой, укрой меня, — просила она, — укрой меня и сходи посмотри.

— Тебе холодно?

— Я совсем замерзла, укрой меня.

Укрыв ее, как можно лучше, я пошел к мысу и теперь ясно различил погребальные песнопения. Мимо меня пробежал Мимито.

— Что случилось, Мимито? — крикнул я.

— Он утонул, он утонул, — не останавливаясь ответил он.

— Кто?

— Павли, сын Маврандони.

— Почему?

— Вдова…

Слово застыло в воздухе. Внезапно в вечернем свете передо мной возникло опасное и гибкое тело вдовы.

Я подошел к скалам, где собралась вся деревня. Мужчины молчали, обнажив головы. Женщины, откинув свои платки на плечи, рвали на себе волосы и испускали пронзительные крики. На гальке лежало иссиня-белое распухшее тело. Над ним застыл старый Маврандони. Правой рукой он опирался на палку, левой сжимал седую волнистую бороду.

— Будь ты проклята, злодейка! — вдруг раздался пронзительный крик. — Господь Бог заставит тебя заплатить за это!

Одна из женщин поднялась и, повернувшись к мужчинам, сказала:

— Разве нет среди вас мужчины, чтобы перерезать ей горло, как паршивой овце? Жалкие трусы! Она плюнула в сторону мужчин, которые смотрели на нее, не говоря ни слова.

Кондоманолио, хозяин кафе, быстро возразил ей:

— Нечего нас унижать, Деликатерина, — воскликнул он, — ты увидишь, в нашей деревне есть смелые люди!

Я не смог сдержаться.

— Неужели вам не стыдно, друзья! — взывал я. — В чем виновата эта женщина? Это судьба. Побойтесь Бога! Но никто не ответил мне.

Манолакас, кузен утопленника, склонившись своей тушей над трупом, взял его на руки и первым пошел в сторону деревни.

Женщины пронзительно кричали, царапали лица и рвали на себе волосы. Увидев, что тело уносят, они бросились, чтобы вцепиться в него. Но старый Маврандони, подняв палку, отстранил их и пошел во главе процессии. Женщины пошли за ним с заунывным пением. Мужчины молча шли сзади.

Постепенно они исчезли в сумерках. Снова стало слышно мирное дыхание моря. Я осмотрелся, кругом никого не было.

«Надо возвращаться, — сказал я себе, — еще один день, наполненный горечью!» Идя по тропинке, я восхищался этими людьми, которые так близко и с такой теплотой принимали к сердцу людские страдания: мадам Гортензия, Зорба, вдова, бедный Павли, с такой смелостью бросившийся в море, чтобы усмирить свое горе. Деликатерина, призывавшая зарезать вдову, как овцу, Маврандони, который не мог не только плакать, а даже говорить. Один я был спокоен, но беспомощен. Кровь не кипела в моих жилах, я не испытывал ни страстной любви, ни ненависти. Мне хотелось всё уладить, трусливо бросив все на произвол судьбы.

В полумраке я увидел дядюшку Анагности, который еще не ушел и сидел на камне. Глядя на море, он опирался подбородком на свою длинную палку. Я окликнул его, но он не расслышал, тогда я подошел. Увидев меня, он покачал головой.

— Жалкие люди! — проворчал он. — Пропащая молодежь! Этот несчастный не смог перенести своего горя, он бросился в воду и утонул. Вот он и спасся.

— Спасся?