Я — Господь Бог

— Разверзающееся Красное море. Содом. Гоморру. У меня много и других примеров, если угодно.

Он помолчал. Маккину в его части исповедальни, которая в этот момент превратилась в самое ледяное место на свете, хотелось заорать, что все это библейские сказки, что их нельзя понимать буквально, что…

Он сдержался и, упустив время, не успел возразить. Его собеседник понял это как приглашение продолжать.

— У людей было два Евангелия, одно для души, другое для жизни. Одно религиозное, другое светское. Оба учили людей более или менее одному и тому же. Братство, справедливость, равенство. Находились люди, которые распространяли эти идеи по всему миру и во все времена.

Голос, казалось, доносился из какого-то другого места, куда более далекого, чем расстояние, разделявшее их, теперь он звучал как легкое дуновение, и в нем слышалось разочарование. Разочарование, порождающее злобу, а не слезы.

— Но почти ни у кого не нашлось сил жить по заповедям, которые проповедовали Евангелия.

— Все люди несовершенны. По природе своей. Как ты можешь не испытывать сочувствия? Неужели не раскаиваешься в содеянном?

— Нет. Напротив, повторю его. И вы первый узнаете об этом.

Отец Маккин закрыл лицо руками. Происходящее превышало его силы. Если слова этого человека соответствовали истине, то такое испытание ему определенно не по плечу. Как и любому другому в одеянии священника. Голос зазвучал громче. Без злобы, но убедительно. Полный сочувствия.

— В ваших словах во время службы ощущалось страдание, слышалось сопереживание. Но в них не звучала истинная вера.

Священник тщетно попытался протестовать — не против этих слов, а против собственного страха:

— Как ты можешь говорить такое?

Человек продолжал, словно не слышал вопроса:

— Я помогу вам найти веру, Майкл Маккин. Сумею.

Он опять помолчал. Потом произнес три слова, которыми начиналась вечность:

— Я — Господь Бог.

Глава 15

В некотором отношении «Радость» можно было назвать своего рода царством «почти».

Все здесь почти функционировало, почти сияло и выглядело почти современным. Крыша находилась почти на месте, здание почти не нуждалось в окраске. Немногочисленные штатные сотрудники почти регулярно получали зарплату, а внештатные почти всегда от нее отказывались.

Все вещи покупались подержанными, так что на этой ярмарке «бывших в употреблении» любое новшество светило, словно фары, издалека. Но тем не менее здесь каждый день упорным трудом и усердием строился новый кусочек плота.

Ведя «бэтмобиль» по грунтовой дороге к дому, Джон Кортиген понимал, что везет в нем ребят, для которых жизнь оказалась наихудшим советчиком.

Постепенно она лишила их всяческого доверия к людям, и они так долго оставались одни, что одиночество стало привычкой. Каждый с типичной для злосчастной судьбы оригинальностью нашел свой собственный разрушительный способ затеряться в равнодушии мира и замести свои следы.

Здесь же они могли теперь вместе попробовать найти себя, понимая, что, согласно логике, а не случаю, имеют право на альтернативу.

Джон считал, что ему повезло, и воспринимал как награду приглашение участвовать в этом начинании.

Каким бы трудным и безнадежным оно ни было.

Он въехал в ворота и остановил автобус на крытой парковке. Ребята высыпали на улицу и, шутя и переговариваясь, направились в кухню. Воскресенье — особый день для них, день без призраков.

Джерри Ромеро снова высказал общее мнение:

— Ребята, есть-то как хочется!

В ответ Эндимион Ли, мальчик с явно восточными корнями, только пожал плечами:

— Тоже мне новость! Ты всегда голоден. Уверен, будь ты папой, причастие превратилось бы в кусочки колбасы.

Джерри подлетел к Эндимиону и бойцовским приемом обхватил его голову рукой.

— А зависело бы от тебя, желтая морда, так причастие выдавали бы палочками.

Смеялись оба.

Шалимар Беннет, темнокожая девушка со смешными курчавыми волосами и фигуркой газели, подхватила шутку:

— Джерри — папа? Ему не быть даже священником. Он ведь не может пить вина. На первой же своей мессе опьянел бы, и его тут же выгнали бы.

Джон улыбнулся, глядя, как они заходят в дом. Он не обманывался насчет непринужденной обстановки, знал, что равновесие это хрупкое, что воспоминание и искушение для них — одно и то же, до тех пор, пока не останется только воспоминание.

И все-таки прекрасна эта попытка возрождения и создания возможного будущего, чему он каждый день становился свидетелем. С твердой уверенностью, что тут есть и его заслуга, и со сдержанной гордостью от того, что будет продолжать делать это, пока в силах.

Джон Кортиген стоял посреди двора, залитого полуденным солнцем, и смотрел на голубое небо, на дом.

«Радость» располагалась на границе между Палм-Бей-Парком и Бронксом, занимая выходящий к океану участок примерно в 240 гектаров.