Я есть Любовь!

Отец подходит к покосившимся воротам. Их доски торчат вверх, как гнилые зубы еврея-заемщика. По небольшому двору бегают чумазые дети. На них огромные ватники и валенки. Эта одежда делает их похожими на карликов из цирка. Они гоняют по двору, пропахшему помоями и нечистотами, сваленный из старых тряпок мячик.

Отец легко подпрыгивает и бьет мяч ногой. Тот летит через весь двор точно в двери сарая. Оттуда выходит недовольный дед Козьма с охапкой поленьев и громко матерится на ребятню.

– Эля! Я дома! – кричит отец с порога, снимая сапоги.

– Не кричи, Томаш, – отвечает ему мать по-польски. – Стасик только уснул, – она целует отца в щеку, подозрительно принюхиваясь.

Отец не обращает на нее внимания. Он снимает с себя длинное пальто и идет в комнату. Двухлетний Стасик мирно спит в колыбели. Отец кладет ему на подушку игрушку и целует в лоб.

– Как там наша девочка? – спрашивает он маму, заходя на кухню. Он гладит ее по большому круглому животу. Мама только качает головой. Старая повитуха уже не раз говорила, что будет мальчик. Отец не верит бабке. Он хочет дочку и твердо в этом уверен.

Маленькая кухня погружена в полумрак. Окно выходит в стену сарая, поэтому на кухне всегда горит керосиновая лампа. Мама месит тесто, добавляя в горку муки воду. Ее любимый Томаш просил вареники. Ей не нравится имя, которым его называют здесь. Фома… звучит по-мужицки – тяжело и грубо. Томаш… Именно Томаша она полюбила и только так называла всегда. Страстный молодой кавалер пригрозил ей, что убьет себя или ее, если она ему откажет. И она согласилась выйти замуж за него…

Отец сидит на кровати и стучит деревянной игрушкой. Медведь и мужик громко рубят топорами бревно. Стасик испуганно смотрит. Его губы начинают дрожать, глаза наливаются слезами, и он громко вопит, заглушая стук.

– Томаш! Ты пугаешь его, – говорит мама. Она стоит на пороге комнаты. Ее лицо перепачкано мукой, а в глазах веселье. В ее глазах всегда были эти капельки смеха, даже когда она грустила.

– Он должен почувствовать ритм, – отвечает отец. – Он мой сын, а значит, будущий танцор.

– Иди-ка лучше помоги вареники лепить, – говорит мама. – Рюмочка очень кстати пришлась. Точно по размеру.

Стасик сидит на стуле и мнет в руках кусок теста. Отец нарезает рюмкой кружки. Мама катает скалкой тонкие листы.

Я вижу эти картины откуда-то сверху. Вокруг меня облака и синее небо. Оно качает меня, словно на волнах. Мне хорошо и спокойно.

Вдруг мама замирает и хватается за живот.

– Томаш! Началось! – шепчет она.

И тут меня кидает вниз. Секунда, и я оказываюсь в темноте и боли. Мне страшно. Темнота вокруг меня сжимается толчками, и я чувствую, как трещат мои кости. Темнота давит и душит меня. Я хочу кричать, но она заползает мне в рот, и я… умираю…

Нет, это была не смерть. Это было рождение. Я помню, как первый вздох разрезал ножами мои легкие. Помню яркий свет лампы. Помню сильные руки повитухи. Помню кровавые простыни. Помню лицо матери, уставшее и счастливое. Помню улыбку отца и его слова: «Сын? И ладно! Главное – здоровый!».

Я кричу от боли и страха. Я захлебываюсь от ужаса и тут… Я вижу ангела. Он подходит ко мне, целует в лоб и кладет палец на мои губы. В нем есть кусочек неба. Есть благодать, спокойствие и любовь. Я улыбаюсь ему в ответ, затихаю и засыпаю…

========== Глава 2 ==========

Я открываю глаза. Реальность окутывает меня белым дымом. Она заползает в мои легкие и затапливает их страхом. Мне трудно дышать. Я устал от бесцветья. Я привык к ярким краскам декораций, блесткам мишуры. Я привык к шуму зала. К шелесту вечерних платьев. К какофонии оркестра, настраивающего инструменты. Занавес… И я танцую.

– Ну-с, молодой человек! Как мы сегодня?

Мне нравится доктор Френкель. Он меня понимает и не осуждает. Он знает, что я только притворяюсь безумным. И он притворяется, что лечит меня. Я отвечаю ему, что хочу танцевать, а он улыбается и говорит:

– Это прекрасно! Если у человека есть желания, значит, он жив.

Я жив, но я не могу танцевать. Мое тело ослабло. Я с трудом встаю с кровати и могу дойти лишь до туалетной комнаты. Я спрашиваю доктора Френкеля, чем мы сегодня займемся. Мне нравится общаться с ним. Мы играем. Он задает мне вопросы, а я на них отвечаю.

– Я читал ваши стихи, дорогой мой, – говорит Френкель. Я спрашиваю, понравилось ли ему. – В них слишком много… эм… любви, – отвечает он.

Я удивлен. Он умный человек, но не понимает, что много любви не бывает. Я говорю, что мои стихи не нужно понимать. Их нужно чувствовать, а он слишком много думает. От этого чувства притупляются.

– Сегодня можете отдохнуть, – улыбается мне доктор. – Если пожелаете, то вам принесут еще бумаги и карандаш. И вы будете снова писать свои стихи.

Я рад этому. Только стихов я больше писать не буду. Я буду снова рисовать балет. Он у меня в душе. Я чувствую его и постараюсь нарисовать так, чтобы другие потом поняли мои чувства.