Я была рядом

Это существенно портит положение дел. Надо сказать справедливости ради, что я использую любую возможность, чтобы почти с болезненной, лихорадочной тщательностью порыться в дневниках и телефоне Алекс. Я рою землю в поисках мобалийца и всегда обнаруживаю его. Я трясусь от страха быть застигнутым врасплох, я чувствую себя жалким рогоносцем, я говорю себе, что не должен копаться в чужих вещах, но на следующий же день возобновляю расследование — это становится дурным пристрастием, если не сказать прямо — мазохизмом. Среди ее записей я натыкаюсь на непристойности, которые меня просто убивают, я читаю слова, написанные по-английски: «Black to Blacks», в списке ее последних вызовов нахожу телефонный номер Кодонга, в черновиках песен — горы текстов, посвященных ему; как безумный я пытаюсь подобрать пароль и проверить ее почту, чтобы получить неопровержимое доказательство того, о чем подозреваю. Я даже не вполне понимаю, делаю ли я это из любви к Александрине, которая живет во мне, несмотря на мертвый сезон в наших отношениях, или я пытаюсь собрать побольше улик, чтобы наконец с чистой совестью бросить ее. Что касается ее, то тут тоже все неоднозначно. То ли страдание, которое я ей причиняю, заставляет ее искать счастья на стороне, то ли это просто предлог, чтобы иметь официальное право меня не любить. В общем, как-то вечером, в начале ноября, мы пришли с друзьями в ресторан, с нами полдюжины общих знакомых, да еще, разумеется, наши дети. Были Заина, Люк, Гвенола, Радо, Лоранс, и кто-то еще сидел между мной и Алекс. Атмосфера невыносимая, я для приличия улыбаюсь, но краем глаза наблюдаю за Александриной, ей явно паршиво, за весь вечер она не проронила ни слова, держится натянуто, взгляд рассеянный. Пока все делают заказ, Алекс отправляется в туалет, возвращаясь оттуда через пару минут, улыбается мне пугающе кривой улыбкой. Она садится, откидывается на стуле назад, делает мне знак, я наклоняюсь, и она шепчет мне, нервически гримасничая, за спиной сидящего между нами человека: «Я знаю». — «Что ты знаешь?» — резко выпаливаю я в ответ. «Я знаю, что у тебя кто-то есть. И имею доказательства». У меня опять сердце заколотилось, прошиб холодный пот, опять смертельная тоска на душе, опять я беру себя в руки, стараюсь успокоиться, хотя мне это плохо удается, — короче говоря, сильные ощущения, я за последнее время к ним почти привык. Присутствующие весело болтают, они превращаются для нас в часть интерьера, теперь существуем только Алекс и я: «О чем ты говоришь? Какие еще доказательства? Доказательства чего?» — «Ты прекрасно знаешь, о чем я». В течение трех-четырех минут я выкручиваюсь всеми возможными способами, хитрю, разыгрываю театральное представление, потом цирковое, ставлю подножки, ловушки, но в конце концов чувствую, что на этот раз сухим из воды не выйду. И вдруг она произносит то, чего я больше всего боялся и благодарил Господа за то, что она этого не спрашивает: «Ну, давай поклянись жизнью наших детей, что у тебя никого нет». У меня останавливается сердце. Я смотрю на нее с тем глубоким уважением, которое можно испытывать к злейшему врагу перед решающей битвой. Я честен, я играю по правилам, я признаюсь. Я убит, но в глубине души чувствую облегчение. Видимо, я даже не смог сдержать улыбку при упоминании Алисы, как когда-то Алекс не сдержалась при упоминании о своем мобалийце. Я признаюсь и вижу на ее лице тот же шок, что и полгода назад, когда однажды вечером я решил бросить ее ради певички, впрочем, на этот раз она не столь жестока. Ведь по-своему она отыгралась. У меня такое чувство, что на нас лежит проклятие, что жизнь — это замкнутый круг, порочный замкнутый круг.