И звуки, и краски

— Эти три в мастерской отца стояли… А те, — он кивнул головой на потолок, — когда забирали его, перебили… или позже. Не знаю.

— А сколько такая потянула бы? — спросил молчавший до того Тылко. — В шмутье, например?..

Вопрос не получил ответа; Вар взобрался на свой помост, протянул руку, принимая у Беско статуэтки. И тут болезненная его неуклюжесть, особенно явная в цирковой позе, не позволила ему удержаться, когда качнулся табурет. Взмахнув рукой он смел одну из статуэток.

Дружный трехголосый вопль неожиданно возымел действие. Не долетев до пола статуэтка повисла, медленно вращаясь в воздухе.

Одуревший Борко, в движениях которого появилась судорожность, ухватил статуэтку и, сопя, упрятал все три на антресоли.

С улицы раздался сигнал автомобиля.

— Заказчик! — засуетился Борко Вар и бросился к выходу. Заказчик оказался толстым смуглым человеком, блестевшим платиновым рядом зубов. На мясистом пальце рядом с грузной печаткой из золота, болтался золотой же брелок, изображающий богиню Вейю на ложе любви.

Позвякивая ключами от автомобиля «платиновый» заказчик ходил вокруг глыбы мрамора, в чем-то сомневаясь. Готовый разрешить любые сомнения, пригибаясь к коротышке, ходил Борко.

— Видел печатку у него? — с жаром зашептал на ухо Лену Тылко. — Это — Сен-Сен!

— Что это за Сен-Сен еще? — спросил Беско.

Ему было жаль Вара. Судя по впечатлению, которое производил коротышка, заказ не предоставлял простора для творчества. Коротышка вновь выразил сомнение. Бурча вполголоса, он водил себя по животу и груди, вопросительно указывал на заготовку. Борко с готовностью потянул смуглолицего в угол мастерской, отгороженной портьерой, когда-то шикарной, а ныне в пятнах и дырах. Коротышка недоверчиво осматривал бюсты, установленные на вертящихся подставках. Несмотря на отчаянную жестикуляцию, Борко не удалось рассеять сомнения заказчика. Но сделка все же состоялась. Счастливый Вар вытер вспотевший лоб и попросил подвезти друзей.

* * *

Наутро Беско вызвали к ректору. В кабинет, куда он вошел, кроме ректора сидел еще бесцветный молчаливый человек. Судя по всему, этот человек обладал немалой властью. Ректор время от времени поглядывал на него и тщательно взвешивал слова.

Разговор шел о Беско. Откуда он родом, как живет, кто его почему он поступил в университет, чего хочет в жизни достичь, где бывает, как проводит время…

Вопросы задавал ректор, но ответы интересовали, похоже, лишь молчаливого человека с блеклым взглядом. Вскоре, однако, перечень их был исчерпан, и ректор с выражением муки взглянул на молчаливого, после чего тот тихо спросил:

— Какое отношение вы имеете ко вчерашнему инциденту с «Журналом Гимнов?»

Задав вопрос человек без малейшего интереса продолжал смотреть на Беско.

Лен молчал.

— Вы не хотите отвечать? — спросил человек. И опять в его голосе не слышалось ни малейшей угрозы, ни малейшего интереса, там не было вообще ничего. Казалось, спрашивает автомат.

— Я задам вам вопрос иначе, — помолчав проговорил он. — Имеете ли вы какое-либо отношение ко вчерашнему инциденту в аудитории?

Потупя взор, Беско молчал. Он понимал, что единственный кто мог его выдать, был Тылко. Но как он мог? В голове Беско не укладывалось все происходящее. Важно было узнать, что еще успел сказать Тылко?

— Подождите в коридоре, — бесцветным голосом попросил человек.

— Да! — спохватился ректор. — Подождите в коридоре.

Беско вышел в коридор. Осеннее солнце, не греющее, но по-прежнему яркое, заливало полы, гуляло бликами на стенах, обнажая пятна от некогда висевших портретов деятелей науки, паутину, в высоких углах, окурки и бумажки от сладостей, засунутые в укромные места. За высокими дверями звучали мерные голоса, стучал грифель по доскам. Из-за двери ректора, как бы близко ни подходил к ней Беско, не слышалось ни звука. Что, интересно, с ним будет? Какое наказание положено за испорченный журнал? Душа сжималась от дурного предчувствия. Все бы обошлось, будь это какой другой журнал, а не Журнал Гимнов. Эти опечатываются и подлежат вечному хранению… Ну надо же было! Лен с досадой стукнул себя кулаком по лбу: «Идиот!»

* * *

Уголовники катали хлебный мякиш по нарам и, ругаясь, переставляли хлебные же фигуры на шейном платке. Платок был расчерчен под игру «О-Ду». Стоя на цыпочках Беско выглядывал окно. Перечеркнутый решеткой был виден двор тюрьмы, на который медленно, как бывает только во сне, падал снег. Белый квадрат двора был исчиркан торопливыми следами поперек и по диагонали — так бегали тюремные службы: надзиратели, писари, дежурные. Основательные тропы часовых, были проложены по периметру. По тому как суетилась обслуга, можно было догадаться, что сегодня первый день декады с неизбежными разводками, с завозом хлеба, подготовкой к приему новой партии заключенных.