И вспыхнет лед (СИ)

У Шмелева окна в квартире настежь; в квадраты потемневшего неба гвоздиками вбиты звезды. С улицы веет прохладой, с кухни — свежей выпечкой; на экране планшета в самом разгаре матч между "Викингом" и "Бураном" — кто-то из них станет соперником "Медведей" в решающей игре. Шмелев, успевая смотреть в экран, ловко разрезает только что приготовленную совместно пиццу и не скупится на рассуждения о ходе игры, не упуская своих извечных шуточек. И Вике при взгляде на него становится так пронзительно-больно, что схватывает дыхание.

— Вик, что-то случилось? — смешно замирает с полной тарелкой в руках, смотрит напряженно и изучающе.

— Да нет, устала просто, день был сумасшедший, такая игра, сам понимаешь, — Вика привычно клеит к губам беззаботно-искреннюю улыбку; старательно играет непринужденность.

Она не скажет ему о разговоре с его отцом, о резких, справедливых и правильных словах — словах, от которых изматывающе-больно.

Когда теплая рука мягко ложится на талию в притягивающем жесте, Вика позволяет себе прижаться лбом к сильному плечу с россыпью родинок, крепко зажмуриться и просто не думать. Хотя бы на сегодня.

Хотя бы на бесконечное сейчас.

— Значит, Викуля, по-хорошему ты не хочешь.

Виктор, спиной подпирая подоконник, смотрит пристально-неприятно, в темно-карих — душно назревающая гроза.

— А по-хорошему это как, извини?

Вика арктически спокойна, только хмурая зелень в ее дождливых обесцвечивается ледяной сдержанной яростью.

— По-хорошему было, когда ты мне морочил голову своими букетами и разговорами о нашей семье, которой давно уже нет? — чеканит отрывисто-зло.

— В общем так, дорогая, — Виктор вопрос в лоб игнорирует с обыденной небрежностью, только раздражение в голосе доходит до точки кипения. — Люди, которые меня попросили об этой услуге, очень и очень серьезные, церемониться ни со мной, ни тем более с тобой не будут, так что по-хорошему прошу — оформи эту долбаную сделку, получи свой процент и спи себе спокойно.

— А иначе что?

Вика поднимается неспешно-вкрадчиво, хищно практически; спина — идеально прямая натянутая струна.

— А иначе мне придется кое-что вспомнить и накатать заяву на твоего малолетку, — бьет наотмашь предательски. — Избиение человека это тебе не шутки, тут и на нары загреметь недолго, не то что из спорта вылететь.

— Ты этого не сделаешь.

Слова на губах смерзаются льдинками, а внутри так выжигающе-холодно, что становится больно дышать.

— Конечно не сделаю, если ты выполнишь мою просьбу. Ну или… Суши сухари своему ненаглядному, дорогая.

Дверь хлопает с тихим вкрадчивым щелчком — совсем как щелчок капкана. Вика в кресло рушится обессиленно; пытается вдохнуть.

Виктория Михайловна Каштанова — гребаный монолит железных принципов и правил — никогда не позволит себе быть втянутой в какие-то сомнительные дела и грязные аферы. Но еще Виктория Михайловна Каштанова ни за что не позволит кому-то сломать судьбу молодого парня, который стремительно и внезапно стал для нее больше чем всем.

Стальные тиски капкана захлопываются с безжалостным хищным скрежетом.

Остаточное тепло выстужается безнадежной Арктикой.

Идиллия распадается хлипким карточным домиком в тот совсем не прекрасный день, когда Вика перестает брать трубку на его звонки, отвечать на сообщения, открывать дверь и показываться во Дворце.

Отчаянно-непонимающее какого-хрена-происходит разом стирается после очередного трепа с командой в буфете, когда среди беспорядочного вороха шуток, сплетен и новостей слух больно царапает услышанная мельком фраза.

Спортивный директор Виктория Михайловна Каштанова увольняется из хоккейного клуба "Медведи".

Бушующий Гольфстрим в груди заполняется страшной леденеющей пустотой.

========== Закрытые двери и распахнутые сердца ==========

Мы переходим на вы с тобой,

Так же как и в начале.©

Непрочитанные сообщения стаей галок улетают в пустоту; гудки неотвеченных исходящих в барабанные перепонки бьют метрономом.

— Какого хера ты творишь, Вик?

Шмелев в кабинет вваливается предсказуемо без стука; смотрит, как Вика запылившиеся залежи документов педантично раскладывает ровными стопками, и отчаянно не понимает. Совсем ничего.

Каштанова бумажный ворох заталкивает в сейф; оглядывает опустевшй стол с коробкой, набитой какими-то мелочами, — сколотый край кофейной чашки щерится фарфоровой выбоинкой. И только потом:

— Шмелев, вы что-то хотели?

И это сдержанно-холодное "вы" обдает с ног до головы ледяным душем — продрогшие демоны испуганно ежатся и пытаются подпалить костер вспыхнувшим раздражением.

Трезвеет.

Его почти-родной Вики больше нет — надменная сука Виктория Михайловна смотрит с нетерпеливой прохладой в дождливо-зеленых. Ждет.

— Хотел. Узнать хотел, какого хрена происходит, вот что.

— А что происходит?

Действительно, блин.

— То есть на звонки отвечать уже необязательно?

Вика молчит, только в ее дождливых ноябрьский ветер полощет колючее раздражение — преждевременная осень вымораживает остаточное тепло.

— Хотя бы нормально что-то объяснить можно было?

— А что объяснять? Поиграли и хватит.

Промерзшим демонам в подреберье становится отчаянно душно и тесно.