И всё, что будет после…

«Ну, вот, хоть узнаю, что за деревья в древности рисовали…» – успокаивал себя Жора, спускаясь вслед за цыганкой вниз по тропе, и, когда увидел огромные купины старых ив на берегу пруда, сваленный в бурю тополь с сухой вершиной и высокий, просто гигантский клён, наклонившийся над остатками каменной мельницы, сразу понял: просто древних таких деревьев, кроме как на картинах, прежде ещё не видел. А деревья-то были самые обыкновенные… Редко кто из них рассчитывал на долгий век, всё это были инвалиды, искалеченные войнами, молниями и ветрами – век свой они отжили и чудом пришли сюда из прошлых веков.

– Паны сажали! – бросила, обернувшись, цыганка и вздохнула.

Вздохнула она с сожалением. «Могикане!» – кивнул ей в ответ Жора и попытался представить, как будет выглядеть этот берег, когда и эти деревья погибнут от старости. Грустью повеяло от этого запустения. Вспомнился старик у речки. «Ничога никому не трэба…» Никто уже не посадит здесь молодую иву. Ещё больше застоится вода, пруд совсем зарастёт, и развалится мельница на том берегу. И уйдет ощущение старины…

И он понял, почему ТАКИЕ деревья на старинных картинах… Все древние деревья – один вид, и любое дерево выглядит так, когда оно очень старое – как все столетние старики на одно лицо… Мы просто деревьев таких не видим, не доживают они сегодня до таких лет, не доходит до нас эта память о той культуре, которая была до нас и чувствуется в старинных парках. Как в живописи возрождения едва угадывается дыхание ещё более древней величественной цивилизации, которая была прежде. Какая-нибудь мадонна Филиппо Липпи… Одна лишь наколка на её голове с газовой прозрачной вуалью говорит о предшествовавшей космической эре, потому что в складках вуали угадываются траектории планет. И в каждой детали – в линиях и силуэтах одежды, в ландшафте, открывающемся из окна, застроенном изящными зданиями сложнейшей архитектуры, – предел духовности и совершенства, черты предшествовавшего величия: приметы прошлого, более загадочного, чем будущее.

Вдруг что-то изменилось в воздухе над парком. Низина справа стала похожа на театральную декорацию – на воде заиграли блики, мельница за прудом выглядела зловеще, силуэты деревьев сделались резкими, засеребрились листья на тополях. Жора поднял голову и обалдел – впереди над холмом из-за рваных туч выкатилась луна. Яркая, полная, глядела она на Жору своим бледно-жёлтым ликом с серыми пятнами морей. Жора не мог оторвать глаз от луны, пока она не ушла целиком в облако.

Хата Константика была уже совсем близко. Как на ладони – на самом верху холма под большим деревом увидел Жора слева от себя эту хату. Луна была теперь над крышей. Из трубы шёл дым. Слева и справа над хатой чернели в темноте две высоченные ели.

Они поднялись вверх по тропе через одичавший сад, полный запахов, как на юге в теплую ночь. Чертополох, репейник, мак-самосевка да тощий укроп цвели на заброшенных сотках, где прежде был огород. Знакомо пощёлкивали цикады. Остался позади брошенный погребок с настежь открытой дверью и проломанной крышей. За погребом чернел сарай с лестницей на сеновал. Жора запомнил это на всякий случай. Всё казалось таким ветхим – подуй ветер, и унесёт! Крыша вот-вот рухнет…

Двор зарос высокой полынью, только подсолнухи почему-то выросли у плетня, посеянные неизвестно кем. Хата под старым деревом выглядела необычной: окна как-то слишком высоки, да и крыльцо под навесом. А лучше сказать, не крыльцо, а лесенка с одним перилом. Она лепилась к стене, как в горной сакле, ведя к двери почти на второй этаж…. Окно, ближайшее к крыльцу, светилось.

На высоком крыльце стоял человек и до чего же не вписывался в обстановку! А был он, как есть из тех, что с первого взгляда чем-то к себе располагают. Был он строен и высок, с усами и с бородой, но не поймёшь, какой национальности, возраста неопределенного, но чувствовалась в нем какая-то раскованность, раскрепощённость – какая-то прущая изнутри внутренняя свобода. И сразу видно, не наш это был человек, одним словом – иностранец! Не смеялся он вроде – а взгляд его был сияющий, и уверенность была, и достоинство чувствовалось в этом взгляде. Одет только был совсем по-нашему – в джинсовый костюм нараспашку и тёмно-фиолетовый свитер под горлышко в тон костюму, что, впрочем, очень ему шло и не мешало сохранить доставшийся от природы вид элегантного, очень стройного джентельмена. Из-за яркой одежды весь он казался «фиолетовым», даже виделся Жоре над иностранцем какой-то светящийся фиолетовый ореол.

Жора вдруг оробел и всерьёз подумал, как объяснить свой визит. Другом, что ли, Константика представиться для начала?..

Мысли его прервал какой-то неопределенный звук – то ли скрип, то ли вскрик, раздавшийся позади.… и от распахнутого настежь сарая, где поблёскивали, отражая свет из окна, роскошная фара и шикарный никелированный буфер заграничной машины, бежал уже навстречу Жоре, раскрыв объятия, маленький человек в огромной кепке со смешным козырьком, так похожий на известного даже детям клоуна.

– Какие люди, какие люди идут… Ба!