И все же…

Подобные методы и аргументы в их пользу насаждались не как временные, «чрезвычайные меры», а навсегда, как меры противодействия любой оппозиции. Именно за это Роза Люксембург и раскритиковала ленинизм. Пример Розы Люксембург был приведен в блестящем интервью, которое Че Гевара дал Морису Цейтлину, одному видному американскому исследователю международного рабочего движения, 14 сентября 1961 года. В ходе беседы новоиспеченный министр выступал за «демократический централизм», нахваливал пример Советского Союза и решительно отверг право фракций и диссидентов высказывать свое мнение — хотя бы в пределах компартии. Когда Цейтлин привел ему в качестве примера высказывание Розы Люксембург, Че Гевара невозмутимо заметил, что сама Роза Люксембург погибла «вследствие своих заблуждений» и что «демократический централизм — метод правления, а не только метод захвата власти». Иными словами, ясно дал понять, что его авторитаризм — основополагающий принцип, а не некий «тактический ход». И это на себе ощутили и Убер Матос[13], и другие — якобы «обуржуазившиеся» сторонники Кастро, а также троцкисты, отважившиеся критиковать фиделизм слева[14]. Все они были арестованы, судимы и приговорены к различным срокам заключения.

В этой последней притче Че Гевара признает, что в каком-то смысле его царству никогда не быть частью остального мира. Нередко те, кто тогда симпатизировал кубинской революции, от души надеялись, что она не повторит советскую модель. Были и такие, кто видел в «Че» воплощение своих идеалов. И они невольно оказались правы. В частных беседах Гевара вполне мог покритиковать страны советского блока, а уж в послесталинский период и подавно, причем доставалось им от него как раз за излишнюю мягкость. Они, мол, стремились к «мирному сосуществованию» с американской империей во внешней политике и тихонько сползали в капитализм во внутренней. Есть масса свидетельств тому, что он втихомолку симпатизировал маоистам — в особенности тезисам Линь Бяо[15] — «деревня против города», в которых тот утверждал, что обедневшее крестьянство мира окружит и раздавит развращенные мегаполисы за счет одного только численного превосходства. И Че высказывался бы куда откровеннее, если бы не тесная, хоть и не всегда искренняя дружба братьев Кастро с Москвой.

Естественно, его возмущал компромисс, достигнутый между Хрущевым и Кеннеди по вопросу советских ракет[16], а также прохладное отношение стран Варшавского договора к революциям в «третьем мире». В феврале 1965 года Гевара в своем обращении к участникам встречи «Афро-азиатской солидарности» в Алжире договорился до того, что назвал Кремль «соучастником империализма» за его холодную расчетливость в вопросе оказания помощи бедным и восставшим государствам. Это, а также хаос, в который Че вверг министерство промышленности, превратило его в мишень для нападок соратников по партии — тех самых неулыбчивых товарищей из компартии Кубы, для которых сами слова «романтика» или «приключения» были симптомами уклонизма. Че сняли с должности министра сразу же по возвращении из Алжира, а вскоре после этого он отправился в Африку, не имея на то ни официальных полномочий, ни ясной цели.

«Романтика» плохо сочеталась с его политикой в статусе министра промышленности. Французский экономист Рене Дюмон, один из благожелательных марксистов, в тот период консультировавших кубинцев по экономическим вопросам, вспоминает, как он долго изучал «сельскохозяйственные кооперативы». А изучив, заявил Геваре, что работники кооперативов в существовавшей схеме не чувствуют себя хозяевами. Француз убеждал создать систему поощрений для тех, кто выполнял дополнительные обязанности в межсезонье. Как пишет Дюмон, реакция Че Гевары была резко отрицательной:

«Он высказывался за некий идеал „социалистического человека“, с недоумением взирающего на меркантилизм мира, трудящегося на благо общества, в котором живет, а не ради выгоды. Он весьма критически относился к успехам промышленности Советского Союза (!), где, по словам Гевары, все выполняют и перевыполняют производственный план, но исключительно ради большей зарплаты. Гевара не считал советского человека действительно новым типом человека. Он приравнивал советских людей к „янки“, только несколько иного типа. Он наотрез отказывался участвовать в создании на Кубе еще одного „американского общества“».