И все же…

Самым жгучим и решающим для формирования Оруэлла опытом тридцатых было участие в рядах республиканцев в гражданской войне в Испании, где одну пулю в горло он получил от фашистов, а другая едва не досталась ему в спину от коммунистов. Если дневник, охватывающий этот насыщенный период жизни и уцелел, то, изъятый у писателя и его жены в ходе коммунистического полицейского рейда на барселонскую гостиницу в 1937 году, почти наверняка погребен в архивах российской тайной полиции в Москве. Тем не менее отсылки к Испании и агонии поражения от руки поддержанного Гитлером и Муссолини путча разбросаны на страницах этих английских и марокканских тетрадей повсеместно.

В Англии в центре внимания Оруэлла оказывается отношение рабочих и интеллигенции к войне, и, опираясь на поддержку друзей-радикалов из числа образованных британских добровольцев, он выступает за организацию по примеру испанского ополчения «Народной армии», призванной защитить Великобританию в случае вторжения немцев. При содействии ряда закаленных ветеранов, таких как Том Уинтрингем, Хамфри Слейтер и Том Хопкинсон, именно с этой целью идею официально воплотили в жизнь, сформировав «Отряды местной обороны», которые немало поспособствовали тихой уравнительной революции, охватившей Англию во время войны, и отстранению от власти консерваторов сразу по ее окончании.

К этому периоду также относится ярчайшие и язвительнейшие эгалитаристские высказывания Оруэлла. Читателей, следивших за кампанией «99 %» 2011 года, ставшей реакцией на сращивание криминала и капитала на Уолл-стрит, возможно, позабавит острота оруэлловской наблюдательности в этом отрывке из газетной статьи.

Из письма леди Оксфорд о проблемах военного времени в «Дейли Телеграф»:

«Поскольку большая часть домов Лондона опустела, приемов дают мало… большинству людей, так или иначе, пришлось рассчитать поваров и жить в отелях».

«По-видимому, ничто и никогда не научит этих людей тому, что существуют остальные 99 % населения»[228].

Вторжение Франко в Испанию началось из колонии Мадрида в Марокко и опиралось на несколько мавританских колониальных полков. С той поры интерес Оруэлла к данной территории во многом стратегический. Он считал, что союзники должны выступить за независимость Марокко, а затем создать временное испанское антифашистское правительство в изгнании, оказывая на Франко давление в тылу, как в военном, так и в политическом плане. Однако, зная о преимущественно имперском менталитете британского истеблишмента и его упрямом и близоруком предпочтении не испанских левых, а победы Франко, он был уверен, что Лондону недостанет воображения для столь непредвзятого шага (и не ошибся). Тем не менее стоит иметь в виду, что на протяжении всей долгой войны, в фокусе которой находились огромные «театры» Атлантического и Тихого океанов, а также великие сражения в Западной Европе и России, Оруэлл неизменно стремился привлечь внимание к освобождению Абиссинии (ныне Эфиопия), к вопросу о независимости Индии и Бирмы, к страданиям мальтийцев от бомбардировок стран «оси», к чаяниям арабского национализма и к концу эпохи империализма в целом. Все это он предвидел, и работал на это задолго до того, как большинство интеллектуалов — даже левых — уверовали в то, что дни правления на земном шаре белого человека сочтены.

Именно в военное время, ведя радиопередачи BBC на Индию, Оруэлл начинает разработку идеи фальсификации истории. Он видел, как даже в информационной штаб-квартире мнимой демократии события на его глазах извращали в пропагандистских целях. Так, летом 1942 года, когда английские власти прибегли к массированному применению силы для подавления демонстраций и беспорядков в Индии, он обратил внимание, что вполне респектабельное дотоле имя Неру — некогда фаворита британцев в индийском руководстве — нежданно угодило в черный список: «Сегодня упоминание о Неру вырезали из анонса — Н., находится в тюрьме, а потому сделался плохим». Это небольшой, но явный прообраз сцен в министерстве правды из «1984», где определенные политики внезапно становятся «бывшими», а стремительное изменение военных альянсов требует лихорадочного переписывания новейшей истории.

Практика цензуры и замалчиваний также неизбежно влекла за собой огрубление подхода к языку и истине; ранее в том же году он писал: «Все мы утопаем в грязи. Разговаривая с подобным лицемерами или читая их писания, я чувствую, что интеллектуальная честность и взвешенное суждение попросту исчезли с лица земли. Мыслят они по-судейски, каждый из них будто „заводит дело“, умышленно попирая взгляды оппонента, и, более того, абсолютно глух к любым страданиям, кроме собственных и своих друзей»[229].