И все же…

«Чего ты добиваешься, делая упор на „исключительности страданий евреев“? Меня не в меньшей степени тревожит судьба несчастных жертв на каучуковых плантациях Путумайо, черных в Африке, головами которых европейцы играют в мяч. Тебе известны слова, сказанные о деяниях генерального штаба и кампании генерала фон Трота в пустыне Калахари: „И предсмертные стоны умирающих, безумные крики сошедших с ума от жажды тонули в надменном безмолвии вечности“. О, это „надменное безмолвие вечности“, в которое безответно кануло так много криков отчаяния и тоски, они отзываются во мне с такой силой, что в моем сердце нет особого места для гетто. Я чувствую себя как дома во всем мире, везде, где облака и птицы и человеческие слезы».

Здесь процитированы слова мучимого угрызениями совести солдата армии генерала Лотара фон Троты, приказавшего в 1904 году армии начать «массовое уничтожение людей» восставшего племени гереро на территории современной Намибии. Перечитывая материалы этого некогда скандально нашумевшего злодеяния, снова ощущаешь острый укол предчувствия: те немецкие имперские этнологи Юго-Западной Африки, которые проводили отвратительные медицинские эксперименты на гереро, явились наставниками Йозефа Менгеле, а первым гражданским губернатором провинции был отец Германа Геринга. Сам фон Трота вступил в группу, основанную на культе расового мифа, именовавшую себя Общество Туле, которая послужила одним из рассадников нацистской партии. Для Розы Люксембург гекатомба европейской войны отчасти была ударом бумеранга колониальной имперской жестокости по метрополии. Люксембург неизменно стремилась к расширению картины: понятие «глобальный» ее ничуть не пугало. В действительности она сделала его своей отправной точкой.

Письмо, написанное до войны и тюремного заключения и адресованное другому любовнику (Косте Цеткину, сыну Клары), практически целиком посвящено восторженному отклику на «Страсти по Матфею» Баха и заканчивается словами искренней признательности и благодарности за букет фиалок и мимолетными замечаниями о проделках ее кошки Мими, фигурирующей во многих других пространных посланиях. Уже в тюрьме Роза Люксембург очень жалела, что не взяла ее с собой, считая неправильным лишать свободы несчастное животное. Это может показаться слащавым или сентиментальным, но прочтите эту выдержку из самого любимого мною ее письма. В нем, написанном в конце декабря 1917 года и адресованном Софи Либкнехт из той же самой тюрьмы города Бреслау, мы находим описание буйвола, реквизированного немецкой армией в качестве вьючного животного. Его, тянущего на тюремный двор непомерно тяжелый воз, без остановки бьет кнутовищем озверевший солдат:

«Сонечка, шкура буйвола, вошедшая в пословицу за свою прочность и толщину, была рассечена. Во время разгрузки все животные, обессиленные, стояли совершенно неподвижно, а тот истекавший кровью буйвол, все смотрел в пустоту перед собой, и на его черной морде и в кротких черных глазах застыло выражение обиженного ребенка. Именно ребенка, которого наказали и который не знает, почему и за что, не знает, как избавиться от этой пытки и грубого насилия… Все это время заключенные вынуждены были сновать у телеги, разгружая тяжелые мешки и таская их в здание, а солдат сунул обе руки в карманы брюк, широкими шагами мерил двор и, непрестанно улыбаясь, тихо насвистывал себе под нос мелодию какой-то популярной песенки. И вся поразительная панорама войны прошла перед моими глазами».