И все-таки это судьба

На несколько лет Антонина вычеркнула мужчин из своей жизни. Думала, навсегда, но потом перешла в другую больницу, и там закрутился роман с главврачом.

– Любви большой не было, понимание только – мужчина видный, умный, гены хорошие. Решила – надо рожать. Мне ж далеко за тридцать перевалило, в багаже два аборта, и никакой перспективы. Меня ж муженьки бросали аккурат тогда, когда я беременела, а я, дуреха, думала: нельзя от мразей рожать. Не взяла б грех на душу, глядишь, все по-другому сложилось бы.

В положенный срок Антонина родила дочь. Работы, конечно, лишилась. Любовнику оказалось ненужным напоминание о ней и ребенке.

– Вы могли бы ему запросто карьеру испортить. Его бы и с работы погнали, и из партии.

– Никогда о таких рук не марала. Нечего тратиться на пыль. Мне ребенка надо было поднимать. Из декрета не вышла, а выскочила. В две больницы устроилась, оперировала сутками. Идиотка! Думала, даже если мозги спят – руки не подведут. Как бы не так. Три года прожила в таком темпе, а потом – врачебная ошибка. Умер пациент на столе по моей вине. Нет, начальство, конечно, прикрыло. Больнице такие истории не нужны. Состряпали бедняге несуществующую сердечную недостаточность. Да и повезло, конечно, что родственники копать не стали. Короче, для общественности дело замяли.

– Да и правильно, наверное, сделали, – пискнула я не слишком уверенно. Потом подумала и решительно добавила: – Говорят же, у каждого врача есть свое кладбище.

– Есть, – тут же откликнулась Антонина, – только не каждый врач умеет с этим жить. – Она вздохнула. – Я вот не смогла. Уволилась. Не поверишь, лет десять скальпель с зажимом по ночам снились.

– В терапевты пошли? – поинтересовалась я, окончательно осмелев от небывалой откровенности соседки.

Она неожиданно расхохоталась:

– В кладовщицы.

Наверное, у меня сделался очень смешной вид, потому что веселье соседки увеличилось еще больше. Она запрокинула голову, плечи ее тряслись, по щекам катились слезы. Утерев платком глаза, Антонина с трудом остановила новый приступ смеха и произнесла хриплыми булькающими звуками:

– Из ведущего хирурга в кладовщики, ну разве не смешно?! – И очередной взрыв хохота сотряс все ее худенькое тельце.

Я хотела сказать, что это совсем не смешно, это грустно, ужасно, непонятно, несправедливо и еще очень много разных «не», но промолчала.

– Что? – Антонина резко оборвала смех и пристально посмотрела на меня. – Интересно, поди, как так вышло?

Я сдержанно кивнула.

– Не в один день, конечно. В один день я только с врачебной практикой завязала. После хирургии, знаешь ли, трудно сесть за стол и просто слушать, ощупывать и измерять. Наверное, это болезнь, когда только резать тянет. Но вот не нашла я от нее лекарства. Дурной действительно из меня врач вышел. Переквалифицировалась в фармацевта. Вот уж Светка – дочурка моя – счастлива была. То круглый год на пятидневке, а то все чин чинарем: ужины дома, потом прогулка, летом дикарями на море. Лет пять так прожили. Светка у меня в школу пошла, училась хорошо. Я уж и про хирургию забывать стала. Только иногда сны привидятся, а так, чтобы среди дня горевать – нет, не случалось. – Антонина вдруг замолчала, нахмурилась. Все лицо ее внезапно исказила гримаса глубокого, неподдельного горя. У меня, казалось, перестало стучать сердце. Было очевидно, что сейчас мне поведают что-то очень страшное, незабытое.

– Заболела она, – выдохнула женщина. – Меня, конечно, не забыли. И в больницу Светку устроили, и лучших специалистов выделили. Да только врачи врачами, хирурги хирургами, а без лекарств против рака не попрешь. У нас, конечно, тогда уже начали появляться хорошие средства, только стоили, наверное, как ракета на Байконуре. Вот так-то. – Она испытующе на меня посмотрела. – А я в аптеке работала, понимаешь?

Какие-то смутные догадки зашевелились в моей голове, но я все же неопределенно пожала плечами.

Антонина усмехнулась:

– Совесть, детка, работает до поры до времени. А когда умирает твой ребенок, она засыпает мертвым сном. Списывала я эти лекарства как просроченные и не мучилась. Через полгода Светка на поправку пошла, а через девять месяцев выздоровела. Родила я ее, в общем, второй раз. Вот так. Ну а себя похоронила. Посадили меня.

– Почему? – Нет, прав все-таки муж. Вот люблю же я задавать идиотские вопросы, когда и так все ясно.