«И вновь я возвращаюсь…»

Ордос… Давно мечтал Пржевальский увидеть его пустыни. От Гоби его отделяют горы, возвышающиеся к востоку и северу от Желтой реки. Быстрее, конечно, было бы пересечь Ордос по прямой, но Пржевальский избрал другой путь — по долине вдоль берегов Хуанхэ, поскольку долина давала возможность вести исследования растительного и животного мира. И кроме того, тем, кратчайшим, путем до него уже прошли другие.

Пройдя почти пятьсот километров, Пржевальский установил, что в этих местах у Хуанхэ нет никаких ответвлений, которые можно увидеть на картах, и, кроме того, сама река переменила свое течение. Он радовался открытию и считал, что уже поэтому оправдал пройденный путь.

Он не только наблюдает, он исследует, пытается найти причины, оказавшие столь большое влияние на жизнь Желтой реки, и дает убедительное объяснение всему происшедшему. Здесь же, в долине, ему посчастливилось найти редчайшее растение — пугионий рогатый, известное науке лишь по двум экземплярам, что еще за сто лет до пего отыскал в Сибири известный естествоиспытатель Гмелин. Не знал Пржевальский тогда, что пугионий как величайшая ценность хранится в музейных коллекциях Лондона и Штутгарта, а то бы обязательно взял еще в свой гербарий.

Внимателен, проницателен взгляд Николая Михайловича. Он охотится, собирает растения, снимает местность на карту, ведет метеожурнал, дает геологическое описание пород, слагающих горы, и никогда не забывает о людях, в чьи земли пришел. Нравы, обычаи монголов, китайцев, их взаимоотношения в семье, друг с другом — он все успевает увидеть, все подмечает.

Случались в дороге и радостные минуты. Иногда после долгого и утомительного перехода, взмокшие от пота, в насквозь пропитанной пылью одежде они набредали на какой-нибудь ручей. С каким наслаждением сбрасывали они отяжелевшую одежду и погружались в чистую, оживляющую прохладой воду… Возле одного такого ручья они стали лагерем ради небольшого отдыха и ради охоты.

Монголы предупреждали его, что в этом ручье водятся хищные черепахи, с особенным удовольствием нападавшие на людей. Убивать их нельзя, поскольку они священны, ибо на их панцирях начертаны загадочные тибетские письмена. Единственное средство спастись — подвести поближе белого верблюда или белого козла, и тогда черепаха немедленно выпустит жертву.

Пржевальский посмеивался, выслушивая подобные увещевания, а казаки стали с опаской поглядывать на ручей: что бы там ни было, а береженого бог бережет.

А Николая Михайловича после его пренебрежения к святым существам и после прочих подозрений у местного люда, утвердившихся в то время, когда выискивал он растения, стали считать колдуном. Иначе откуда бы в нем такая сила и зачем ему всякие колдовские растения?

Подозрения утвердились, когда его увидели на берегу озера, занятого астрономическими наблюдениями. Вспомнив, что в то время года по ночам наблюдается множество падающих звезд, Пржевальский объяснил местным жителям, что занимается научными изысканиями, и в доказательство рассказал о звездах, которые каждый сможет увидеть ночью. Триумф был полный…

В другой раз, когда собравшимся любопытным не поправилось, как он «колдует», измеряя температуру кипящей воды, а нужно это было для определения абсолютной высоты местности, он объяснил, что совершает богоугодный обряд. Так и приходилось хитрить, где невозможно было попросту все объяснить, выдумывать всякое, лишь бы отвести подозрения и получить возможность спокойно работать.

Августовский зной застал их в дороге. Остались где-то позади развалины некогда оживленного города, одни лишь степы напоминают об ушедшей в прошлое жизни…

Путешественники вставали с рассветом, вьючили отдохнувших верблюдов, пили чай, неизменно любимый напиток, и выходили в дорогу. Пржевальский, выезжая во главу каравана, с тревогой глядел на небо и, если видел его чистым, безоблачным и если воздух лежал недвижным пластом, знал: день будет знойным, тяжелым.

Лишь первые два-три часа дороги сохраняли блаженную прохладу раннего утра, а потом наступала изнуряющая жара, от которой тяжелела голова, в глазах все плыло, и путников охватывало расслабляющее состояние, оставлявшее только одно желание: укрыться от жгучего солнца и пить, пить… Молчат казаки, обычно поющие в дороге казацкие песни. Медленно, как во сне, движется вперед караван… Тяжело ступают верблюды, обильно политые потом, и верный Фауст еле плетется, понурив голову…

Знойно летом в пустыне. Даже и не верится, что зимою здесь гуляют морозные ветры.

Только возле колодца люди и животные приходят в себя.

Один из казаков уже возится возле костра — и как только терпит близость огня в такой-то день — варит суп из зайца или куропаток, подстреленных по дороге. Если бы не охота, неизвестно, чем бы кормились… И вот обед готов наконец. Подняв крышку котла, казак снимает пробу, довольно покрякивает, и крышка тут же перевоплощается в блюдо, а в деревянные чашки, из которых утром чай пили, наливается суп… Странно, что в этакую-то жару хочется есть…