И в конце, только тьма

Он возвращается. Он несет... странно, что он несет. Так неуместно.

В его руках прозрачный контейнер, пластиковый или стеклянный. Он имеет форму колокола. Он поставлен на обнаженный живот женщины, носиком вверх. Колоколообразная чаша идеально сидит на ней, прилегая к ней почти как печать. Tы задаешься вопросом: приклеили ли они его к ее телу? Ее борьба под ним - бесполезна, она ничего не делает, чтобы сбросить его с тела.

Tы задаешься вопросом: для чего нужен "носик"?

Женщине, которую ты считаешь их лидером, передают контейнер. Она заглядывает внутрь и кивает.

Звуки, доносящиеся из контейнерa знакомы, но прежде, чем твой разум соединяет их, содержимое высыпается в воронку.

Но твой разум отказывается соединять пазл, потому что это просто бессмысленно. Tы не можешь сосчитать правильно из-за угла, но похоже, что, по крайней мере, пять-шесть-семь крыс, хорошего размера... Kрыс, размером с шестинедельных котят, сцепились на животе этой женщины. И ты почти чувствуешь, как их мерзкие когти впиваются в ее плоть, как их игольчатые зубы грызут ее от страха и растерянности. А женщина кричит, у нее все еще есть голосовые связки, это очевидно, и она пытается освободиться от стола, от своих ограничений, но она слишком хорошо зафиксирована.

Так же как ты.

Tы видишь, как твои тюремщики снимают воронку с купола, закрывают маленький люк сверху, запирая крыс внутри.

Затем на купол кладут что-то еще. Что-то простое и нелепое. Они кладут плоский камень с помощью большой лопатки. Никто не прикасается к камню, и вскоре становится понятно почему.

Как только камень касается купола, крысы реагируют: перелезают друг через друга, пытаясь спастись, смотрят вверх, как бы оценивая его местоположение, как бы пугаясь, визжат и дерутся, скребут лапами, бьются о стеклянный купол.

Он конечно не сдвигается с места. Крысы, похоже, понимают, что ни через бока, ни через крышу им не выбраться, и отступают от камня, трусят прочь от него, как будто малейший контакт с ним принесет им боль. Как будто они уже видели все это раньше. И ты предполагаешь - делаешь вывод, потому что твой мозг снова играет в игры. Наблюдение - это чистый ужас, и твой разум пытается утащить тебя прочь, что камень - это гораздо больше, чем пресс-папье. Их использование лопатки теперь так ясно показывает, что камень был слишком горячим, чтобы к нему прикасаться. И теперь, на вершине стеклянного купола, его жар, похоже, действует на крыс.

Tы обнаруживаешь, что эти упорные крысы не из тех, кто трусит.

Они быстро сворачивают с купола и ищут новый путь к спасению.

Женщина почти не двигалась на протяжении всего испытания. Tы решил, что это из-за ремней и рук удерживающих ее на месте. Но даже после того, как они отпустили ее, она не двигается. Tы немного смещаешь свой вес, наклоняешь голову и получаешь более четкий обзор. Женщина плотно прижалась к столу, трусит как крысы, грудь быстро поднимается и опускается в такт с твоим собственным, постоянно учащающимся, сердцебиением. Отсюда ты даже можешь видеть, как сжимаются и разжимаются ее кулаки, сжимаются и разжимаются, как вены, идущие вертикально по шее, напрягаются на ее плоти. Глаза зажмурены, щеки надуты.

Крысы пищат, их голоса обретают солидарность, их голоса почти человеческие. Писк, визг, крики - за считанные секунды: от расстройства до испуга и бешенства.

Tы никогда раньше не чувствовал такого сопереживания. Tы никогда раньше так не боялся. Сочувствие или мысль о собственной смертности? Сострадание к другому человеку или ужас от мысли, что ты следующий? Какая разница? Во рту внезапно стало очень сухо, язык пытается выдать влагу, и ты почти задыхаешься от сухости.

Крысы начинают свой спуск. Tы наблюдаешь, как купол сначала забрызгивается каплями крови, которые постоянно увеличиваются, пока крысы не перестают быть видимыми, пока женщина не перестает биться и бить запястьями и головой - единственными частями тела, которыми она могла бить о металлический стол.

Tы отводишь глаза, но не отворачиваешься полностью. О нет, не сейчас, не после всего. Tы наблюдаешь, как твоя собственная судьба распутывается, словно плохо связанный свитер, и обнаруживаешь, что очарован и возмущен, желаешь отвести взгляд, желаешь потерять не только голос, но и зрение.

И ты снова задаешься вопросом: что она сделала? Что у нее за болезнь?

Неужели она хуже моей?

Tы смотришь, как твои тюремщики изучают ее. Tы не видишь их лиц за капюшонами, не можешь прочитать их глаза, но они окружают ее, смотрят восторженными взглядами, не двигаясь, не дрожа, не обращая внимания на запёкшуюся кровь, фунт плоти, заполняющий купол на ее животе. Крысы исчезли, по крайней мере из купола, хотя ты видишь причудливое движение, маленькие морщинки и выпуклости над ее бедрами. Tы не хочешь смотреть на это и отказываешь себе. Tы снова смотришь на тюремщиков, и теперь они двигаются, кивают, сцепив руки, пожимают друг другу руки, поздравляя друг друга с успешным изгнанием.