И умереть мы обещали

Нет, это не мой мир. Я не принадлежу вам, и вы – не мои. Мой мир там, на брегах Невы, в каменном тесном городе, который я люблю безумно. Там я знаю каждый угол, каждый кирпичик, каждый булыжник мостовой, и они меня знают. А здесь, в этом черном лесу я – чужой.

Сани уже далеко отъехали. Я помахал рукой, прощаясь с угрюмым, великолепным домом и поскакал вслед за санями. Самый приятный путь тот, который ведет к родной обители.

А еще я почувствовал, что возвращаюсь немного другим, каким-то повзрослевшим. В Крещенки въезжал Сашенька Очаров, а уезжает Александр Андреевич Очаров. Глупо, конечно так думать. Мы пробыли в Крещенках чуть меньше двух недель. Но мне показалось, будто я возвращаюсь из далекого, долгого странствия.

Глава четвертая

Рождество мы не отмечали, в связи с трауром. Похоже, и в мое четырнадцатилетние, праздника не будет. Я очень огорчался. Понимал, что не прав, но все равно было грустно. Оленьке все равно – она маленькая, а Маша меня понимала. Няня проболталась, что сестра выклянчила у мамы деньги, якобы для рукоделия, а сама купила мне подарок. Узнав об этом, я тайно от всех прикупил у лавочника Андреева два кулечка конфет и отдал их няне, чтобы она положила кулечки на Рождество под подушки сестрам.

В мой день рождения не происходило никаких чудес. С самого утра я занимался с месье де Бельте литературой. На этот раз мы изучали нуднейшего Дидро²⁶. Месье де Бельте требовал от меня хорошего произношения, по ходу чтения задавал мне каверзные вопросы, и если я мялся, подробно мне их разъяснял. Ближе к обеду я уже начал плохо соображать. Ну что за день рожденья? На душе было гадко и грустно. Так хотелось созвать друзей. Наняли бы пианиста. Устроили бы небольшой вечер с танцами и угощениями… Но траур – есть траур.

Маша юркнула в приоткрытую дверь кабинета, пока месье рылся на книжной полке, положила передо мной маленькую бархатную коробочку. Обслюнявила мне щеку и быстро выбежала. В коробочке оказалась недорогая булавка с бронзовым конем. Безделушка – а так приятно! Как-то вдруг стало хорошо на душе. Надо же, есть сестра, которая помнит, что у тебя сегодня праздник. Раньше не особо придавал этому значению. Ну, есть – и есть. У всех есть сестры, что с того? А тут вдруг подумал, какая же у меня Маша замечательная! Пусть только кто посмеет ее обидеть.

Месье продолжал гундосить по-французски, и меня заставлял произносить согласные «в нос». Пришел Степан, присел у двери на низенькую скамеечку для ног. Он частенько вот так приходил на мои занятия, что сильно раздражала месье де Бельте. А Степан не обращал на него внимание, сидел, что-то чинил: то сапог дырявый, то заплату на портках ставил…

Я делал Степану тайный знак: все – больше сил моих нет. Степан медленно встал и важно произнес:

– Мосье, мальчонка устал. Ему пора на воздух.

– Но мы только подобрались к сути! – возмущался гувернер.

– Никуда она, твоя суть не денется, – возражал Степан.

– Вы не должны прерывать занятия. Я пытаюсь из Александра сделать грамотного человека.

– Вот, и делай. А я должен следить за его здоровьем. Вон, совсем побледнел после твоего Дидро. Надо перед обедом совершить, как вы там говорите, променад.

– Я доложу о вашем поведении, – погрозил месье.

– Да что вы, ей богу, такой неуемный? – усмехался Степан.

***

В этот день разобраться в себе я до конца так и не смог. Почему-то представлял себя колодцем где-то на краю заброшенной деревни: снаружи камни, покрытые мхом, а внутри бездна с темной водой, – странное чувство. Когда я так себя чувствовал, то сразу направлялся на Васильевский остов. В церкви Трех святых служил мой духовный наставник, отец Никодим.

В небольшом помещении с низким потолком было тепло, с мороза мне показалось даже слишком натоплено. Обеденная служба уже окончилась, и кроме пары молящихся никого не было. Горбатая старушка в черном платке убирала огарки перед золоченым иконостасом. Я перекрестился, несмело шагнул внутрь. Дощатый пол мягко скрипнул. Увидел отца Никодима, как всегда, в простой черной рясе. Он как раз закончил службу.

– Никак сын божий, Александр пожаловал, – приветливо сказал он, поглаживая седую бороду, разделенную надвое.

– Здравствуйте отец.

– Никак опять заблудился в собственных чувствах?

– Как в лабиринте Минотавра, – подтвердил я.

– Что ж, где-то у меня был клубок Ариадны, да слово Господне. Рассказывай.

Я ему изложил все, что со мной произошло за последний месяц: о нашем путешествии, о похоронах. Особо меня волновало то, что я совсем ничего не чувствую к покойному деду – ни капельки жалости. Да еще этот траур приходиться соблюдать… Знаю, что это неправильно, что надо предаться скорби и оплакивать покойного… Но, – не получается.