И телом, и душой

— НЕТ!.. Нет, пожалуйста… Он уходит!.. — он протянула вперед руки, пытаясь схватить видение за ручку. — Он уходит!.. Нет, пожалуйста, не покидай меня снова!.. НЕТ!.. Отпусти… Отпусти меня к нему!.. К моему сыночку, он такой маленький!.. Ему одиноко, ему страшно!.. Я должна быть с ним!

— Лена, успокойся!.. — решительно сказал голос, такой знакомый и родной, кажется, самый родной голос на свете, и ее встряхнули вновь.

Но девушка продолжала метаться в его руках.

— Нет! Пусти, пусти меня!.. Я не хочу… Я не хочу без него!.. — кричала она истерически. — Я теперь совсем одна! Совсем одна осталась!.. Как я без него?… Нет… Нет!..

— Лена… — снова сказал голос. — Посмотри на меня! Посмотри! — уже потребовали от нее, схватив за подбородок и повернув к себе лицом.

Лена изумленными, широко раскрытыми глазами уставилась на мужа. Так это ты…

— Максим… — выдохнула она, едва шевеля губами.

— Успокойся, Лена…

— Он уходит, Максим, — проговорила она, запинаясь. — Наш сын, мой сыночек… Он уходит. Я хочу с ним!..

— Лена!.. — бессильно выдохнул он, падая на колени рядом с ней и прижимая к себе ее дрожащее тело.

— Не отпускай его, Максим!.. — выдохнула девушка ему в шею. — Не позволяй ему уйти!.. Не позволяй!..

И разрыдалась вновь. Руками хватаясь за мужа, цепляясь за него, словно за соломинку. И плакала, как заведенная, не в силах остановиться.

А Максим прижал ее к себе и, укачивая, как ребенка, прошептал в волосы, касаясь губами висков:

— Все будет хорошо, все будет хорошо, родная… — он закрыл глаза и выдавил: — Я люблю тебя…

И Лена застыла в его руках, замерла, успокоилась. Обняла его за шею, прижавшись к нему всем телом.

Три слова, ради которых она могла бы отдать душу самому дьяволу.

Три слова, которые в тот день, в то мгновение сыграли роковую роль, решив все за них.

16 глава

Только будь, пожалуйста, сильнее всяких мук,

Ненависть не лечит боль утраты,

И сильнее будь ты всех разлук,

Всех, кто предал и любил когда-то.

Владимир Шляпошников

Пальцы, сжимавшие конверт, неестественно и неожиданно для него задрожали. Раскаленным разрядом в сотни вольт пронзило тело, посылая в сердцевину обессиленного существа электрические заряды.

Максим с силой втянул в себя воздух. Казалось, что и это сделать для него сейчас было немыслимо.

От тупой боли в груди можно было сойти с ума. И, наверное, он уже медленно и падал в бездну безумия.

Сколько минут он уже вот так просидел в машине, просто сжимая конверт замерзшими пальцами? И сколько он здесь еще просидит, не решаясь его открыть?!

Тяжело вздохнув, Максим наклонился вперед, касаясь лбом руля, прохлада которого не остудила обжигающей огнем кожи его лица. Сильно зажмурившись, мужчина снова с силой втянул в себя воздух, ощущая, как кислород, проникая в легкие, обжигает их огнем.

Распахнул глаза, уставившись в пустоту промозглого серого дня.

Нет, он не откроет этот конверт. Не сейчас.

Не в это самое мгновение, когда он еще чувствует ее в салоне своего автомобиля. Ощущает ее запах, — он наркотиком проникает под кожу. Слышит ее голос, — он звучит в голове звонким колокольчиком. Чувствует кожей бархатистость ее кожи, — он, кажется, и сейчас сможет сказать, какова она на ощупь…

Нет, он не откроет этот конверт сейчас, когда все его рецепторы напряжены настолько сильно, что все внутри него кричит о ее принадлежности ему. И об ускользающей возможности этой принадлежности в дальнейшем.

Это безумие, заключенное в дикой и необузданной принадлежности Лены ему, лишало его воли.

Он сходил с ума уже оттого, что чувствовал, — что-то изменилось.

Да, что-то было не так. Внутри него разгорался большой огненный шар, который, поглощая его собой, настойчиво шептал, повышая голос, что Лена стала другой. Он чувствовал в ней эти перемены.

И он не знал, хочет ли их замечать.

Черт, раньше, намного раньше… когда-то тогда, в той, другой жизни, девять, пять лет назад, он бы все отдал за то, чтобы эти перемены произошли. Он бы, наверное, и Богу душу отдал за то, чтобы Лена тогда вела себя, как сейчас! Разве не просил он этого, не умолял, не требовал?! Он ждал, он верил, он надеялся…

Но теперь, когда он, наконец, дождался… Это стало давить на него подобно домовине.

Почему тогда, когда он не просто просил, а требовал от нее перемен, она молча сносила эти требования, оставляя их без внимания? Почему тогда, когда, вероятно, все еще можно было исправить, она сломалась окончательно и позволила ему все решать за них!? Сдалась и свалила всю ответственность на него!?

Черт возьми, ведь он и решил! Все решил за них.

Изменился сам, не дождавшись от нее перемен!

Чуть было не ушел от нее. Черт побери! Во второй раз он чуть было не ушел.