И солнце взойдет. Он

–Двадцать часов,– сухо откликнулся Роше и цокнул языком, когда увидел обращённый к нему насмешливый взгляд. Ибо даже с ушибленным пару раз мозгом Рене понимала, благодаря кому дедушка почти немедленно оказался в Канаде. –Это ни о чём не говорит. То, что мне позвонили сразу после аварии, всего лишь следствие трусости и запоздалого чувства долга, а не раскаяния. В своем альтруизме ты принимаешь желаемое за действительное, но, на самом деле, лишь даёшь повод для очередной манипуляции.

–Воз-зможно. Пускай. Но сейчас ты вновь судишь чел-ловека, х-хотя совершенно ничего о нем не зн-знаешь. Разве это справедливо?

–Боюсь, что я знаю. Но гораздо важнее, что я прекрасно знаю тебя. Вишенка моя, послушай. Ты совершишь ошибку, если позволишь эмоциям взять контроль над головой,– ласково начал Максимильен, но терпение Рене подошло к концу. Она приняла решение, менять которое не собиралась. И похоже, дедушка это понял, когда неожиданно прервался, а потом расстроенно взглянул на стиснувшие одеяло ободранные пальцы. –Прости…

–Как-ким ужасным местом… стал бы… тог-гда мир, действуй м-мы все исключ-чительно из матема… математического расчёта,– неожиданно горько протянула Рене, а потом едва слышно прошептала. –Я была счастлива в т-тот веч-чер именно потому, что м-мы оба ошиблись. Оба!

–Рене!

–Хват-тит…

–И всё же доктор Роше прав,– неожиданно раздался новый голос в их споре. –Такое всепрощение действительно рассадник для паразитов. Ты уже пригрела Холлапака. Что дальше? Выкачаешь из себя последние капли крови для страждущих?

–Прек-кратите считать м’ня глупой и наивной прост-тушкой, к-которая ослепла от собств’нной свят…– неожиданно Рене споткнулась прямо посреди слова, а потом резко дёрнула головой и встретилась взглядом с очень уставшим Тони. Он смотрел на неё, чуть приподняв левую бровь, и явно ждал окончания фразы, но вместо этого Рене поражённо моргнула. – О Господи!..

–Est-ce que je t'ai jamais dit quelque chose de ce genre?59 – тем временем спросил Ланг в лёгком недоумении.

– Боже… не может быть, – выдохнула она и даже не заметила, как по привычке перешла на английский.

Если честно, французский у Энтони был отвратителен. Просто ужасен! Потому что в каждом слоге или букве отдавал невнятной американщиной. Той самой, чья разваливающаяся на части «р» вызывала настойчивое желание достать язык и хорошенько его отмыть от налипшего слоя картошки, а изувеченным окончаниям слов поставить заслуженный памятник. За страдания. Ибо так исковеркать язык казалось немыслимым. И всё же Ланг говорил. Пускай плохо и с ужасным акцентом, но это, похоже, не мешало ему понимать каждую сказанную рядом с ним фразу. А потому от внезапного осознания, сколько же тайн обсуждалось в присутствии Энтони, у Рене сначала засвербело где-то в носу, а потом изнутри поднялась волна истеричного хохота. Она не могла на него злиться. Наверное, очень хотела, но смотрела, как в старательно спрятанной от чужих глаз улыбке дрожали краешки излишне большого рта – который, разумеется, следовало бы зашить ещё месяц назад – и готова была рассмеяться в ответ. Вот же… хитрая моль!

– Это был-ло нечестно, – укоризненно заметила Рене, но Тони лишь пожал плечами.

– Зато весело.

Тем временем раздался демонстративный кашель сержанта, который, похоже, решил, что отведённое на прения время благополучно вышло. И в палате вновь стало тихо.

– Вы должны знать, что лжесвидетельствование наказуемо, – заметил Дежан, когда все посмотрели на него. Кто-то устало, а кто-то с немым вопросом, когда этот цирк наконец-то закончится.

– Мне покл-лясться на Библии, к-конституции или угол-ловном п-праве? – пробормотала Рене. От избытка эмоций и информации мозг постепенно наливался тяжелой болью, что не укрылось от ещё больше нахмурившегося Энтони, но она стойко терпела.

– Есть ряд обстоятельств… – пожилой полицейский тяжело вздохнул. – Так вот, есть ряд обстоятельств, которые говорят не в пользу ваших показаний, мисс Роше.