И смех, и грех, и обученье

Взгляд на Варшаву, рука к Москве.
Пришпорен конь, а он в седле.
Хмельницкого Богдана торс
Перед Софийским размещён.
Тем памятником я пленён.
А на Шевченко стоит Щорс…

Здесь чтят не только Русь седую,
Но также новые дела.
Люблю я Родину такую,
Что наша Мать-земля дала…

Следы такого я вижу всюду,
И никогда их не забуду.
Владимирская церковь,
И дождь на мостовой.
Стоит она, как крепость.
Как будто постовой.

Однако неумолимо приближающийся вечер заставил поэта срочно прервать своё путешествие и любование достопримечательностями Киева.

По набережной я бегу к трамваю…
Пишу стихи под стук колёс.
Наверно я потом узнаю,
Куда же он меня привёз.

Платон чуть не опоздал к ужину. Ел последним, высматривая знакомую юную раздатчицу. Но её на работе уже не было. Было слишком поздно.

Вернувшись в гостиницу, он решил, наконец, заняться утренними хохотушками.

Платон Кочет имел тот прекрасный возраст, про который можно сказать, что из юношества он вышел, а до зрелости ещё не дошёл.

Это был серо-голубоглазый, светлолицый брюнет – мужчина в самом соку и в полном расцвете сил.

Высокого, теперь бы сказали выше среднего, роста, нормального и даже, если судить по науке – показателю Пинье, – крепкого телосложения.

На щеках его ещё сохранились нечёткие следы некогда бывшего детского румянца. Чёрные, кудрявые волосы обрамляли идеально, по европейским меркам, сложенную голову.

Иногда, как небо глаза, ярко-красные, слегка припухлые губы придавали его облику неподражаемое состояние привлекательности.

Он имел несколько длинноватые конечности, в чём нельзя было упрекнуть его стандартное мужское достоинство. Однако это компенсировалось неуёмным желанием ублажать слабый пол и заметной способностью к оному.

Платон был умён и даже остроумен. А его аналитический и философский склад ума позволял с честью выходить из трудных и даже самых щекотливых положений, в которые он то и дело попадал в силу своего необузданного темперамента, изощрённой выдумки и неиссякаемой энергии.

Он мог заболтать и зафилософствовать практически любого человека.

И даже самую болтливую женщину мог довести своими софистическими рассуждениями до экстаза, умопомрачения или истерики.

Одним словом, в возрасте сорока лет, – по прошествии семи лет от известного возраста Иисуса Христа, когда уже и седина в голову, и бес в ребро, – Платон Кочет всё больше соответствовал своему имени, и всё ещё, хотя уже и в немного меньшей степени, своей фамилии.

Бездеятельность убивает человека, будь он стар или млад! – подумал Платон.

Поэтому он решил, что вечер надо провести активно, весело, с пользой для души и тела. Не следует упускать шанса. Пусть будет, что будет.

Он не хотел изменять Ксении, но его нутро противилось этому и толкало на подвиги.

В конце концов, – дал себе отступную, не верящий в Бога, Платон, – пусть всё решит Господь! Повезёт, так повезёт!? А нет, так нет! Сохраню верность подруге, хотя это и не обязательно. Ведь не жена же она ещё!? На всё воля Божья!

С таким решительным настроем Платон вошёл в холл на своём этаже гостиницы. Там уже вокруг телевизора, на некотором удалении от него, общалась компания знакомых молодых людей.

Среди них Платон сразу заметил своих девушек. Они слегка кокетничали с молодыми мужчинами, но дальше пустой, ни к чему не обязывающей, болтовни дело не шло.

Увидев Платона, они оживились, что-то сказали друг дружке на ушко и засмеялись. Платон улыбнулся им в ответ и спросил:

– «Ну, что, хохотушки, Машину кофточку почистили?».

– «Да! Отчистили!» – радостно ответила Оксана.

При этом она ухватилась за новую Машину блузку, слегка приподнимая её край и немного обнажая тело подруги. Та, нисколько не смущаясь, со смехом подтвердила:

– «Да! Еле отодрали! Могли бы и помочь, между прочим!».

Платон чутко уловил игривый и задиристый тон девушек, ответив им:

– «А я, как правило, сам деру! Никого не подпускаю! Люблю я очень это занятие! Но втроём конечно веселей! Так, что я весь к вашим услугам!».

С этими словами Платон подошёл к девушкам почти вплотную.

Нагло и влюблённо глядя в их сияющие нежной радостью глаза, он обнял их за талии, дефилируя мимо ошалевше наблюдавших за этой картиной, разинувших рты, мужчин, прямо по коридору к своему номеру.

Но они, не дойдя до номера Платона, вдруг остановились и представились ему: