И силуэт совиный

Кабинет сильно отличался от прежнего. В том ещё было что-то человеческое – полки с книгами, на подоконнике горшки с фиалками, ультрамариновые лёгкие занавески, репродукция на стене – классическое «утро в сосновом бору». Здесь же всё говорило о том, что вокруг – тюрьма. Что окна зарешёчены – это само собой, но привинченный к полу табурет, но бьющая в глаза настольная лампа, но железные шкафы, непонятно что хранящие – то ли, как в старину, бумажные папки с личными делами, то ли, как в ещё более древнюю старину, пыточный инструмент… Да, здесь вам не тут. Не безобидный, в общем-то, Центр контроля лояльности, а куда более серьёзное ведомство.

Одно только совпадало с тем, старым кабинетом: его хозяин. Впрочем, Иван Лукич тоже преобразился. Уже не расстёгнутый пиджак, а тёмно-синий форменный китель, и взгляд не чиновника, но офицера. Я даже догадывался, офицера чего.

– Как чувствуешь себя, Саша? Оклемался малость? – Лукичу не сиделось за массивным, явно прошлого века столом: он встал с кресла и теперь возвышался надо мной, как вавилонский зиккурат.

Сказать, что я оклемался, было бы преувеличением. Живот уже поутих, но зверски болела голова. Там, внутри, крошечные человечки в синей форме бурили перфораторами мой череп. И не только в пострадавшем затылке, а повсюду. Интересно, долго ли я провалялся без сознания? Во всяком случае, укол мне сделали уже в камере. Медицину представляла толстая тётка предпенсионного возраста, а охраняли её от опасного меня двое затянутых в камуфляж лбов. Наверное, этот укол и привёл меня в сознание.

Врачиха не сказала ни слова, и уж тем более охранники. Будто я предмет мебели. Кстати, мебели как таковой в камере почти и не было. Откидная койка, на которой я лежал, у противоположной стены – узенькая, в ладонь шириной, закреплённая уголками скамеечка. Ещё имели место щербатый унитаз и, в ржавых потёках, раковина умывальника. Окна нет, свет сверху, с матового плафона на потолке. Впрочем, если сравнивать с темницей Философа – выходит более чем гуманно.

Но когда я остался в камере один – стало не до иронии. Мысли мои, отдохнувшие за время отключки, с удвоенной силой вгрызлись в мозг. Что случилось? Получается, в доме «любящей однополой семьи» была засада? Вспыхнувшие прожектора, хлынувшие чёрными тенями спецназовцы… А Дима? С ним-то что? «Переделка под игольчатый парализатор», сказал он. Ага, с грохотом выстрела, вспышкой пламени, нехилой отдачей. Врал, выходит, подпольщик Дима. Или не подпольщик. Или не Дима…

Следующая мысль была куда хуже. Если он дал мне настоящий пистолет, боевое оружие, и я пальнул в того, сунувшегося в гараж… Что с ним? Силуэт вроде исчез. Но мало ли отчего мог исчезнуть? А если я убил? И какая разница, что не знал, не хотел? Мёртвому от этого не легче. «Равно как и его доверенным лицам», всплыла казённая формулировка. Значит, я – убийца? Я, который доселе никого, кроме комаров, не лишавший жизни? И как теперь? Замаливать грех? Придётся, конечно, только вот никакими молитвами убитого не вернёшь к жизни. А у него, наверное, мама есть. Или жена. Или ребёнок. И много ли им проку с моего покаяния? Что я реально могу для них сделать? Квартиру продать и деньги на счёт перечислить?

Какая чушь! Квартира, деньги… Не будет никакой квартиры, я же арестован, я в тюрьме. На меня ж наручники надевали, вот, следы до сих пор на запястьях. Меня ж судить будут, и запросто пожизненное влепят. С моим-то куцым социальным индексом ни на что другое рассчитывать нельзя. Даже если и не убил… всё равно стрелял, и на пистолете мои отпечатки пальцев. Всё равно покушение на убийство.

А что же будет с Леной? В лучшем случае она целый день просидит на вокзале в Ярославле, где её никто не встретит. А если встретят? Кто? Если увезут? То есть уже увезли. Куда?

А Кирюшка? Теперь уж точно у него не будет нас с Леной. А что будет? Об этом и думать не хотелось, но мозги рисовали картинки одна другой гаже.

А Дед? Увидимся ли мы когда-нибудь? Утром он сказал, что увидимся… но ведь и на Деда бывает проруха. Как я надеялся на Валеру с Димой! Уверился уже, что действует дедова молитва, что вот они – неожиданно возникшие обстоятельства. А всё оказалось обманкой. «Зачем ладонь с повинной ты на сердце кладёшь?». Дальше там как? «Чего не потеряешь, того, брат, не найдёшь». Но то, что потерял я, найти уже нельзя. Прин-ци-пи-ально.

Я пробовал молиться, но совершенно без толку. Даже «Отче наш» не удавалось прочитать от и до – вклинивались скользкие, змееподобные мысли, и чем дальше, тем больше крепло сознание: Его тут нет. В храме – да, на иконе – да, у Деда в Дроновке – несомненно, в квартире нашей – ну, отчасти. А тут, возле унитаза, под негромко стрекочущем светом с потолка… И значит, никто мне не поможет. Сам, идиот, вырыл себе яму. Сам повёлся на сладкие речи отца Алексия.