И силуэт совиный

– Вы это серьёзно, Саша, это не прикол такой? – устало спросил он, погасив голографическую рамку. – Вы что, всерьёз надеялись таким вот смешным макаром взять нас за яйца? Вы, бывший программер, и ведь не худший программер! Надо же… положить на несколько серверов… отослать на православные ресурсы… Как говорила моя бабушка, детский сад, штаны на лямках. Да все ваши с отцом Димитрием сетевые телодвижения мы отслеживаем… причём давно, задолго до всей этой истории. Вы на что надеетесь? На копию, которую скинули в кристалл-диск? А про то, что все такие диски могут удалённо админиться, забыли? Короче, нет уже этой записи, этого, так сказать, старческого маразма. Даже если и заныкали где-то ещё дубликат, в сеть она не попадёт никак! Понимаете?

Я сидел как ошпаренный, механически болтал чайной ложечкой в стакане. На бутерброды сегодня куратор не расщедрился.

А ведь следовало ожидать… Он прав: стройка съела мой мозг. Видео-обращение Деда – это, конечно, сравнимо с атомной бомбой… только вот и о средствах доставки следовало подумать. Можно было передать флешку кому-нибудь из наших, на приходе… да хотя бы и отцу Алексию. Небось, всю цепочку не отследили бы.

– По-моему, Саша, – продолжил куратор, – я повёл себя с вами предельно корректно. Чётко обрисовал перспективы, предложил очень неплохие условия. А вы меня решили кинуть. Знаете, я такого очень не люблю. Поэтому условия игры меняются в худшую для вас сторону. Саша, проснитесь! Вы как, готовы воспринимать?

– Интересно, что мне ещё остаётся? – проворчал я.

– Вот, уже лучше. Итак, сегодня же решение Ювенального суда будет приведено в исполнение, Кирилла отправят в ту самую приёмную семью, о которой мы уже говорили. Напоминаю, что жизни и здоровью мальчика там ничего не угрожает, а всё остальное – дискуссионно. Сколько он там пробудет – зависит от вас. Смотрите, какой расклад получается. Сегодня восемнадцатое ноября. Голосование кончается 31 декабря. Отзывать подписи и переголосовывать можно до 21 декабря. Ну, делаем небольшой запасец, обращение же надо ещё осмыслить. Короче, 15 декабря у меня должна быть запись нового обращения отца Димитрия. Уже правильного обращения. После этого мы изымаем мальчика из той семейки и возвращаем в центр временного пребывания. Куда он отправится далее – в другую ли семью, в интернат или обратно к вам, решим в рабочем порядке, в зависимости от результатов выборов. Вы меня понимаете? И очень советую не глупить. Ещё одна выходка типа этой провокационной записи – и вы с женой никогда не увидите сына. Понимаете, никогда. Не только до совершеннолетия, а вообще.

– Вы что же… – слова царапались острыми льдинками у меня во рту, – вот так прямо, открытым текстом, про то, что убьёте? Убьёте ребёнка?

– Я? – удивился Иван Лукич. – Я ничего такого не говорил. Мы, – выделил он голосом местоимение, – и пальцем к нему не прикоснёмся. Но вы же знаете, что у этих пидоров творится – наркотики, спид, суицид… Что ж делать, если люди совершенно добровольно выбирают такой образ жизни? Разве можем мы лишать их выбора? У нас, между прочим, демократическая толерантность, а не столь милая вашему сердцу теократия, где всех в колонну по четыре строят… Вы же знаете – по закону, с двенадцати лет подросток вправе выбирать сексуальных партнёров, с четырнадцати – употреблять лёгкие наркотики в умеренных дозах. Так что всё будет по закону, всё будет чики-поки, не волнуйтесь…

Он правильно срисовал выражение моего лица, потому что чуть отодвинулся.

– Вот только, умоляю, без рук! Между прочим, я бронзовый призёр города по тайскому боксу. Зачем доводить до крайностей?

Пришлось ограничиться словами.

– Ну что, выговорились? – усмехнулся он. – Легче стало? То-то. Не забудьте потом, как на исповедь пойдёте, ещё и в грехе сквернословия покаяться. А то ведь совесть замучит.

А вот с Леной всё получилось просто. Дед как в воду глядел.

– Ну что? – услышал я, едва открыв своим ключом дверь. Неужели так и стояла на пороге, прислушиваясь к звукам лифта и мусоропровода? В затрапезном зелёном халатике, с тонкими нервными пальцами, с невыспавшимися глазами.

Я обнял её за плечи.

– Ты прости меня, Ленка. За всё прости. Дурак я был, что орал на тебя и злился. Я ж мог на самом деле сдержаться, не хотел просто. Озверел.

Она долго смотрела на меня, потом прижалась и, по старой нашей традиции, дунула в лицо.

– И ты прости, Саша. Я ж, бывает, в такую рыбу-пилу превращаюсь, а ты совсем беззащитный.

– Дубина потому что, – поддержал я. – Полено неотёсанное, буратино недоделанное.

– Угу, – прикусила она мне ухо. И тут же отстранилась: – Ну, а по сути что? Есть новости?

– По сути всё хреново, – не стал я врать. – Наша с Дедом придумка лопнула. Они же, оказывается, отслеживают всю нашу сетевую активность. В общем, постирали записи повсюду, куда мы их положили.

– И что теперь?

Мы так и стояли на пороге. Она – в халатике, я – в куртке, на которой сейчас стремительно оттаивал налипший снег.