И пришло разрушение…

Окагбуе опять спрыгнул в яму, которую теперь плотной стеной обступили зрители. Он еще несколько раз ударил мотыгой, и вдруг она стукнулась в ийи-ува.Знахарь осторожно подцепил его мотыгой и выбросил на поверхность. Женщины в испуге шарахнулись в стороны. Но они вскоре опять подошли, и все зрители, теперь уже с почтительного расстояния, разглядывали узелок. Окагбуе вылез из ямы и, ни на кого не глядя, молча подошел к своему мешку из козьей шкуры, достал оттуда два листка и стал их жевать. Проглотив и он взял левой рукой узелок и медленно развязал его. Из него выпал гладкий блестящий камушек. Окагбуе поднял его.

— Это твой? — спросил он Эзинму.

— Да, — ответила она. Все женщины радостно вскрикнули, — наконец-то несчастия Эквефи кончились.

Все это случилось больше года тому назад, и с тех пор девочка ни разу не болела. И вот этой ночью Эзинму вдруг стало лихорадить. Эквефи перенесла ее поближе к очагу, постелила ей на полу циновку и развела огонь. Но девочке становилось все хуже и хуже. Эквефи стояла около нее на коленях, щупала ее влажный пылающий лоб и молилась, молилась. Хотя жены ее мужа говорили, что это всего-навсего иба,она не слушала их.

Оконкво вернулся из леса, неся па левом плече ворох трав и листьев, корней и коры лекарственных растений. Он вошел в хижину Эквефи, снял свою ношу и сел.

— Принеси горшок, — сказал он, — и оставь ребенка в покое.

Эквефи пошла за горшком, а Оконкво тем временем отобрал нужное количество целебных растений и нарезал их. Затем положил все это в горшок, а Эквефи налила туда воды.

— Достаточно? — спросила она, налив горшок до половины.

— Еще немного… я сказал немного. Ты что, оглохла? — рявкнул Окопкво.

Эквефи поставила горшок на огонь, а Оконкво, захватив мачете, собрался к себе.

— Внимательно следи за горшком, — сказал он, уходя, — смотри, чтобы снадобье не переварилось, а то всю силу утратит.

Он ушел к себе в хижину, а Эквефи стала так усердно хлопотать над горшком со снадобьем, словно это был сам больной ребенок. То и дело она переводила взгляд с Эзинмы на кипящий горшок и опять на Эзинму.

Когда Оконкво решил, что снадобье варится достаточно долго, он вернулся и, заглянув в горшок, объявил, что оно готово.

— Принеси мне низенькую скамейку и толстую циновку, — приказал он.

Затем снял горшок с огня и поставил его перед скамейкой. На эту скамейку вплотную к горшку, от которого подымался пар, он положил Эзинму и накрыл; толстой циновкой. Эзинма металась, пытаясь вырваться из-под циновки, прочь от удушающего пара, ее крепко держали. Она принялась громко плакать. Когда циновку наконец сняли, девочка была вся мокрая от пота. Эквефи обтерла ее чистой тряпкой, переложила на сухую циновку, и она вскоре уснула.

Глава десятая

Когда жара немного ослабела и палящие солнечные лучи перестали жечь тело, народ стал стекаться отовсюду к деревенскому ило.Многолюдные церемонии происходили обычно в это время дня даже в тех случаях, когда бывало объявлено, что церемония начнется после полуденной еды, все понимали, что начнется она гораздо позднее, — после того, как спадет зной.

По тому как расположились люди, было ясно, что церемония эта предназначается для мужчин. Женщин было много, но они толпились по краю ило— сторонними наблюдательницами. Мужчины с титулами и старейшины сидели на своих скамейках и ждали начала суда. Напротив оставался ряд свободных скамеек. Их было девять. Две небольшие группы людей стояли на почтительном расстоянии, за скамейками, лицом к старейшинам. В одной было трое мужчин, в другой — трое мужчин и одна женщина. Женщину эту звали Мгбафо. С ней были три ее брата. Вторую группу составляли муж Мгбафо, Узовулу, и его родственники. Мгбафо и ее братья были неподвижны, как статуи, на лицах которых, по воле ваятеля, застыл вызов. Узовулу и его родственники, напротив, оживленно перешептывались. Вернее, так казалось со стороны. На самом деле они разговаривали в полный голос. Здесь все громко разговаривали, — совсем как на базаре. Издали гомон толпы был похож на глухой рокот, доносимый ветром.

Послышались удары железного гонга, и волна нетерпения пробежала по толпе. Все взоры устремились к хижине эгвугву.Бум-бум-бум-м — гудел гонг, сильно и пронзительно пропела что-то флейта. И вот послышались гортанные, приводящие в трепет, голоса эгвугву. Женщины и дети, словно подхваченные волной, обратись в паническое бегство. Но это было только в первую минуту. Они и так стояли достаточно далеко и всегда успели бы убежать, если б какой-нибудь эгвугвунаправился к ним. Раздалась барабанная дробь, и послышались звуки флейты. Из хижины эгвугвудонесся нестройный хор дребезжащих голосов.  — Ару ойим де де де деи! — приветствовали друг друга на таинственном языке явившиеся из-под земли духи предков.