И побольше флагов

Лондон вновь полнился людьми. Те, кто спешно покинул его, возвратились. Те, кто собирался уехать после первого авианалета, остались. Марго Метроленд, то запиравшая дом и переселявшаяся в отель «Ритц», то вновь возвращавшаяся домой, в конце концов решив, что предпочитает оставаться в «Ритце», на этот раз заперла дом окончательно и, хотя она об этом не догадывалась, навсегда. Никто из слуг теперь не раздвигал штор на окнах, и они стояли занавешенные, с запертыми ставнями до тех пор, пока в этом же году не вылетели от взрыва, усеяв Керзон-стрит осколками стекла, а мебель оставалась в чехлах, пока не сгорела, искореженная и разбитая в щепки.

Сэру Джозефу Мейнверингу был доверен ответственный и достойный пост. Нередко теперь его можно было видеть в обществе генералов, а изредка – и с адмиралом. «Первейшей нашей тактической задачей, – говорил он, – является удержание Италии от вступления в войну до тех пор, пока она не нарастит мускулов для перехода на нашу сторону». Внутреннее же положение страны он выразил в следующем афоризме: «Противогазы берем с собой на службу, но в клубы ходим без них».

По поводу Бэзила леди Сил больше его не тревожила. «Сейчас он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, – говорила она. – Армия в данный момент полностью укомплектована. Вот когда начнутся потери, возможностей для вступления в ряды будет куда больше».

Сэр Джозеф кивал, но в глубине души относился к такому мнению скептически. Больших потерь, как он считал, ожидать не стоило – в «Бифштексе» ему случилось побеседовать с одним занятным типом, хорошим знакомым одного немецкого профессора истории; так вот, этот профессор, который сейчас в Англии и которого очень ценят в Министерстве иностранных дел, утверждал, что пятьдесят миллионов немцев готовы хоть завтра же согласиться на мир на наших условиях. Надо только разогнать правительство. Сэр Джозеф не раз видел, как это происходит, а во время войны сделать это пара пустяков. Выгнали же Асквита, а ведь он был куда лучше сменившего его Ллойд Джорджа. Потом сместили Макдональда. Кристофер Сил был мастак по этой части. Он бы и Гитлера сместил, будь он жив и немцем.

Поппет Грин была в Лондоне с друзьями.

– Амброуз заделался фашистом, – сказала она.

– Не может быть!

– Работает на правительство в Министерстве информации. Его подкупили, дав возможность издавать новый журнал.

– Фашистский журнал?

– Наверняка.

– Я слышал, журнал будет называться «Башня из слоновой кости».

– Он эскапист!

– Троцкист!

– Амброуз никогда не обладал пролетарским мировоззрением. Не понимаю, как мы могли с ним общаться. Петруша всегда говорил…

Питер Пастмастер явился в Брэтт-клуб в полевой форме и с нашивкой на рукаве, где значилось наименование полка, к которому он раньше не принадлежал.

– Привет. Чего это ты так вырядился?

Питер ухмыльнулся той особой ухмылкой, какой ухмыляется солдат, допущенный к некой военной тайне.

– Да так просто.

– Тебя что, из полка выперли?

– Я временно откомандирован на выполнение особого задания.

– Ты шестой человек в это утро, которого я вижу переодетым.

– Так надо. В целях конспирации, понимаешь ли.

– А по какому поводу?

– В свое время, полагаю, узнаешь, – с глубочайшим самодовольством отвечал Питер.

Отправились в бар.

– Доброе утро, милорд, – поздоровался Макдугал, бармен. – Как вижу, вас тоже в Финляндию направили. Многие джентльмены туда сегодня вечером отбывают.

Анджела Лайн снова находилась в Лондоне. Дела в госпитале шли как положено, ее сын вместе с его частной школой в первые же дни войны с восточного побережья был эвакуирован в глубинку Дартмура. Анджела сидела перед радиоприемником, слушая новости из Германии, в месте, которое она называла домом.

Это была квартира с гостиничным обслуживанием, такая же изящная и холодно недоступная, как она сама, – пять больших комнат в мансардном этаже новостройки на Гросвенор-сквер. Декораторы потрудились здесь, пока она была во Франции, и стиль обстановки склонялся теперь к «имперскому» в его современном модном выражении. В следующем году, если войны не будет, за август она должна все это переделать.