И один в поле воин

Генрих сдержал слово. Он появился в штатской одежде, и девушка подумала, что она ему куда больше к лицу, чем ненавистная форма немецкого офицера. На миг Монике показалось, что преграда, лежащая между нею и Генрихом, исчезла. Так приятно было идти с ним рядом, опираясь на его крепкую, тёплую руку. Даже разговаривать не хотелось. И Генрих, верно, понял её настроение. Он тоже молчал. Моника представила себе, что войны не было, нет и никогда не будет. Ей не надо скрывать своих чувств, у них с Генрихом нормальные человеческие отношения. Но чуть ли не на каждом шагу встречались патрули, и тяжёлый грохот их сапог почему-то напоминал сейчас девушке глухие удары первых комьев земли о гроб. Нет, забвения не было. Действительность напоминала об оккупации, о том, что она приехала не на свидание с любимым, а за тем, чтобы добыть очень важные для маки сведения.

«Именно сейчас нам особенно необходимо оружие». Настойчиво звучала в ушах фраза, сказанная ей Франсуа накануне отъезда. Разве она не знает об этом сама? Да, оружие нужно. И Моника сделает все, чтобы оно попало к партизанам. «Но из-за этого у Генриха могут быть неприятности, и даже большие», — внезапно подумала девушка. Вот он идёт рядом с нею, молчит, но она чувствует, что он тоже счастлив. Как тепло засияли его глаза, когда он увидел её там, на углу, на перекрёстке трех улиц. Интересно, что бы он сделал, если бы догадался, о чём она сейчас думает? Остановил бы патруль, подозвал и отправил её в гестапо. Не может быть! Даже если бы он мог прочитать её мысли — он бы не сделал этого. И если бы его арестовали за то, что оружие не доставлено по назначению, он бы тоже не выдал её. Моника ощущает это всем своим существом. И несмотря на это, она не может быть откровенной. Потому что, если есть полпроцента, даже сотая доля процента сомнений, она не имеет права рисковать всем из-за своего чувства. Даже если Генриху прикажут поехать с этим поездом?

Моника вздрогнула, представив, что Генрих действительно может получить такой приказ.

— Вам холодно, Моника? — заботливо спросил Генрих.

— Да, немного, — машинально ответила девушка, хотя поздняя осень была на диво тёплая.

— В двух шагах отсюда гостиница, где я живу. Может, зайдём погреться и отдохнуть? Моника протестующе покачала головой.

— О, что вы!

— Но ведь мы не раз оставались с вами наедине? И я, кажется, не давал ни малейшего повода бояться меня. Кстати, мне нужно быть в это время дома, я ожидаю очень важное для меня сообщение…

— Вы покончили с делами?

— Абсолютно со всеми! Остался двухминутный разговор по телефону о времени отправки поезда, и я совершенно свободен. Обещаю, скучать будете не больше двух минут…

— Но… — заколебалась Моника.

— Вы не хотите, чтобы кто-нибудь увидел вас в этой гостинице? — догадался Генрих.

— Да. Ведь меня тут никто не знает и могут подумать, что я одна из тех девушек… Ведь гостиница офицерская.

— Эта улица достаточно безлюдна. А если будут встречные — мы подождём.

Моника молча кивнула головой и ускорила шаг. Словно хотела поскорее избавиться от ожидавшей её неприятности. Курт был в номере.

— Кто бы ни пришёл, меня нет! — на ходу приказал Генрих, пропуская Монику в свою комнату.

Теперь, как в первые минуты встречи, неудобно было молчать. И девушка начала рассказывать о своём путешествии, тщетно стараясь найти в нём хоть что-нибудь интересное, смущённая собственной беспомощностью. Да и Генрих был не менее взволнован, чем она. Помог завязать оживлённый разговор взрыв в ресторане «Савойя». Моника слушала рассказ, опустив ресницы. Она боялась, что Генрих прочитает в её глазах нечто большее, чем обычное любопытство. Но когда Генрих, между прочим, рассказал, что он чуть не погиб, девушка вздрогнула.

— Мне всё время холодно, — объяснила она.

— Я сейчас дам вам что-нибудь накинуть на плечи, предложил Генрих и хотел сбросить пиджак, но в этот момент в дверь комнаты, где был Курт, громко постучали. Генрих приложил палец к губам, показывая гостье, что надо молчать.

— Обер-лейтенант фон Гольдринг у себя? — послышался хриплый голос.

— Нет, куда-то вышел.

— А ты как тут очутился, Шмидт? Ведь тебя должны были отправить на Восточный фронт? — снова прохрипел тот же голос.

— Обер-лейтенант фон Гольдринг попросил оставить меня при штабе как его денщика, герр обер-лейтенант.

— Верно, не знал, что ты за птица! Но я ему расскажу… А теперь слушай, да, смотри, не спутай. Передай обер-лейтенанту, что поезд номер семьсот восемьдесят семь отправляется завтра в восемь часов вечера. Если он захочет ехать с нами, пусть предупредит, мы приготовим ему купе. Понял? Утром я ему позвоню, болван, а то ты обязательно все перепутаешь.

— Так точно. Не перепутаю! Немедленно передам, как только обер-лейтенант придёт или позвонит. Дверь комнаты, в которой происходил разговор, хлопнула.

— Так вы тоже собираетесь ехать этим поездом? — девушка хотела, но не могла скрыть волнение. Оно слышалось в её голосе, отражалось в глазах, сквозило во всей её напряжённой от ожидания фигурке.