И один в поле воин

Да, её маленький Жан, её единственный сын должен был пойти в партизаны. С того дня, как это произошло, мадам Тарваль не знала ни минуты покоя. Хорошо ещё, что об этом не дознались гестаповцы. Для них Жан не вернулся с фронта, погиб в бою или попал в плен. А что, если дознаются? Ведь один раз его уже задержали в горах. К счастью, он наскочил на этого барона, верно, её материнские молитвы сделали так, что барон отпустил его. Иначе чем можно объяснить его странный поступок? А может, барон узнал в Жане брата Моники? Нет, этою не может быть. А Жан каким был, таким и остался, беззаботный, глупый мальчишка. Хоть он и старше Моники, а ведёт себя хуже легкомысленной девушки.

Вот на Монику она может положиться. Та не такая. Правда, она ненавидит немцев и по временам ведёт себя чересчур резко, но в то же время не переступает границ. Даже барона фон Гольдринга согласилась обучать французскому языку. Конечно, барон совсем не похож на немца. Вежлив, как настоящий француз, и очень сердечен. С того времени как он отпустил Жана, мадам Тарваль ежедневно открывает в нём новые достоинства. Только настоящий рыцарь способен на такой поступок. Жан передал через Монику, что он просто остолбенел от удивления, когда всё это произошло. Кстати, откуда Моника узнала о Жане? Мадам Тарваль припоминает частые поездки дочери на велосипеде, и её бросает в жар. А что, если и Моника тоже связана с партизанами?

Мадам Тарваль начинает сопоставлять и анализировать то, что раньше проходило мимо внимания.

Да, часто в середине дня, когда столько работы, Моника бросает все и, сославшись на головную боль, куда-то уезжает… Потом приветы от Жана… Что-то очень часто передаёт их Моника. Или такое заявление: «Если тебя спросят, мама, скажешь, что Франсуа мой жених». Тогда она восприняла это как шутку и улыбнулась. Длинноносый Франсуа и её красавица Моника! Теперь мадам Тарваль не до смеха. Постепенно она начинает понимать, что её дочь что-то скрывает от неё. Боже, что, если кто-либо узнает об этом! Ведь Жан в горах, в относительной безопасности, и Монику каждую минуту могут схватить. Прочь эти мысли, от них можно сойти с ума. И мадам Тарваль лукавила сама с собой, отгоняла страшные подозрения, издевалась над собой, называла себя трусихой, но совсем избавиться от беспокойства не могла.

Мадам Тарваль ни разу не намекнула Монике о своих подозрениях. О, она хорошо знала характер дочери. Горячий и упрямый одновременно. Предостеречь её — значило вызвать взрыв гнева и укоров. Моника никак не могла примириться с мыслью, что им приходится жить с доходов ресторана, который посещают и немцы. Ещё захочет доказать свою самостоятельность и что-нибудь выкинет. Нет, лучше уж закрыть глаза, спрятать голову, словно страус перед опасностью, и ждать, ждать конца войны, который должен же в конце концов наступить.

И лишь после того, как Моника, получив какую-то телеграмму, заявила, что едет в Бонвиль, мадам Тарваль поняла, какую фатальную ошибку она допустила. Заперев дверь и спрятав ключ в карман, мать решительно заявила:

— Ты никуда не поедешь!

— Я обязана поехать, мама!

— Пусть посылают кого-нибудь другого. — Впервые за всё время мадам Тарваль дала понять дочери, что она немного в курсе её дел. — Это не девичье дело ездить бог знает куда, с какими-то таинственными поручениями.

— Именно девичье, мама! Только я могу узнать у Гольдринга… — Моника оборвала фразу.

— Что ты должна узнать у Гольдринга? Что? Я тебя спрашиваю? Если ты мне не скажешь, я немедленно побегу к его генералу…

— Ну что ж, беги, и не забудь сказать, что наш Жан у маки. И тогда их всех перестреляют, словно цыплят, ведь у них нет оружия, а ты лишаешь их возможности получить его. Ну, что ж ты стоишь? Беги! Ты поступишь, как настоящая француженка, как этот Левек. Только знай, что тогда у тебя не будет ни дочери, ни сына.

Услышав об оружии, мадам Тарваль опустилась на стул и так побледнела, что девушке стало жаль мать

— Мамочка! — нежно охватила её шею Моника. — Даю тебе слово, что никакая опасность мне не угрожает. Клянусь! Это будет просто весёлая прогулка. Ну, заодно я шепну несколько слов кому следует, только и всего.

Впрочем, мадам Тарваль не так легко было успокоить. Она плакала, умоляла, угрожала и снова плакала. Моника ухаживала за матерью, как за больной, но твёрдо стояла на своём — поеду! И в этом поединке матери, которая старалась спасти дочь от смертельной опасности, и дочери, готовой пожертвовать жизнью ради своего народа, победительницей вышла дочь. Мать покорилась судьбе.

Моника не послала Генриху телеграммы о своём приезде. Она не хотела, чтобы её видели с ним на вокзале, где всегда было много полицейских и гестаповцев. Уже по приезде от своей родственницы она телеграфировала прямо в гостиницу, назначив время и место встречи.