И хлебом испытаний…

Я закурил и стал думать, что это за вибрирующий звук, о котором говорил сменщик Яша. Временами я тоже слышал его при езде. Потом вылез из кабины и стал ощупывать стекла фургона, петли двери, залез внутрь, пошатал трубу глушителя, проходящую над полом, проверил верстак и крепление стремянки и, не обнаружив ничего подозрительного, пошел в помещение. Уже дойдя до двери диспетчерской, обернулся, окинул взглядом всю машину и заметил, что литой алюминиевый корпус проблескового маячка на крыше фургона как-то перекосился.

Я вернулся, с подножки осторожно залез на капот, потом на кабину и с нее перебрался на крышу фургона. Маячок крепился на двух болтах, и один отошел, вот корпус и терендил по крыше фургона.

Спустившись, я достал ключ на семнадцать, снова забрался на крышу и стал затягивать болт. Головка его была утоплена в узковатой вытачке корпуса, и тут сподручнее было бы крутить торцовым ключом, но такого у меня не было, и я долго тыркался рожковым, наверное минут десять, пока натуго не затянул болт и еще поджал второй. От неудобной работы в наклонку заныли спина и поясница. Я выпрямился на крыше и развел руки в стороны.

С высоты фургона поверх бетонного забора аварийки стал виден перекресток улиц Седова и Бехтерева, через него, неуклюже и тяжело поворачивая, проходил троллейбус. Желтоватый бледный свет в его окнах делал заметнее сумерки, плескавшиеся меж темных заводских заборов. И тут заметил я блики густо-красного накала на стеклянном шестиэтажном ящике таксомоторного парка, стоявшем слева на той стороне.

«Солнце», — почему-то заволновавшись, подумал я, повернулся на звонко отозвавшейся под каблуками крыше фургона на запад и увидел лиловое с сузеленью[25] высокое небо и сплюснутый, почти овальный диск дикого, грозно рдеющего негородского светила.

Ночью не было ни одного выезда.

11

Покорно и тупо брел я по мглисто-белесой дороге по колено в косматых завоях поземки, петлял по снежным стылым полям, огибал курящиеся искристой синей пылью бугры и, наполненный бесформенным страхом, застыл перед спуском в глубокий распадок, где слоилась зловещая мгла, и тут проснулся в холодной испарине. Я сел, хлопая глазами в полутьме большой комнаты, наполненной сонным дыханием многих людей. Рядом на топчане, положив под щеку ладонь, по-детски посапывал Цуканов. Без очков его лицо казалось маленьким и обиженным.

Можно было не смотреть на часы, я и так знал, что сейчас ровно половина седьмого. Мой внутренний будильник работал безотказно. Я тихо обулся, напялил кожанку и вышел.

Жиденький серый рассвет неохотно вставал над городом. Отчетливо слышался сухой шелест токосъемников по проводам: троллейбусы один за другим выходили на линию. Парк был рядом с аварийкой.

Я постоял на площадке против выстроенных четким рядом фургонов и «козликов», вдыхая прохладный утренний воздух, потом достал сигарету, закурил и пошел к своему фургону.

Двигатель завелся сразу, потому что я вставал прогревать часа два назад. Зарулив на мойку в отдаленном конце площадки, я достал из кузова швабру, резиновые монтерские перчатки и минут за десять вымыл фургон и кабину, отъехал на место и пересел в свою «Волгу». Ее я мыл дольше и тщательнее, но все равно к семи часам обе машины сверкали и фургон был подготовлен к сдаче сменщику. Потом я побрился «спутником» и залез под душ.

Я специально просыпался раньше всех, чтобы без помех вымыть машины и самому умыться в еще не затоптанной душевой. Вообще я любил утренние часы за то, что еще ничего не случилось.

Посвежевший, окончательно стряхнувший с себя наваждение неприятного сна, я вошел в диспетчерскую, закуривая вторую утреннюю сигарету, и поздоровался с диспетчершей Верой — молодой, низкорослой, с крепенькой, без талии фигурой и круглым миловидным лицом, обрамленным химическими кудерьками цвета сливочной помадки.

— Чаю свежего хочешь, Алеша? — Она приветливо улыбнулась и щелкнула тумблером, потому что зажегся глазок коммутатора.

— Аварийная, — уже другим, холодным голосом сказала она в трубку. Выслушав кого-то на том конце провода, ответила с облегчением: — Обращайтесь в жил. контору… узнайте по ноль девять. — Она повернулась ко мне и снова улыбнулась: — Батарея у него потекла с утра. Неси кружку. Чай индийский, со слоником.

— Спасибо, Вера, неохота, — я сел за пульт на свободное кресло рядом с ней, придвинул к себе медную крышку подшипника, служившую пепельницей, и попросил: — Если сейчас заявка будет, то ты нас с Витькой не посылай.

— Чего это вдруг? Вы и так всю ночь проспали, — сказала Вера, лукаво улыбаясь.

— Ну, ночь, — в тон ответил я. — Было бы с кем, так можно и не спать. Могла бы разбудить, я б не обиделся.

Вера зарделась, похорошела.

— Болтун. Сейчас будет заявка, и поедешь как миленький, — с притворной строгостью пригрозила она.

Нет, серьезно, мне начальника колонны нужно увидеть и еще приятеля застать, а то уйдет на работу, — сказал я.

— Да ладно, не пошлю, — слегка куражась, сказала она.

— Ну вот теперь понятно, за что я тебя люблю, — я встал, наклонился, поцеловал ее упругую горячую щеку и вышел из диспетчерской.