И хлебом испытаний…

— Да ну, специально. Надо съездить в Щербаковку, бабку посмотреть, — соврал я. На самом-то деле вовсе не из-за этого собрался я в Щербаковку, а потому, что не очень верил в твердость и здравый смысл Арона. Нужно было где-нибудь отсидеться.

— Сколько ей сейчас? — спросил Кирка.

— Точно не знаю, около девяноста.

— Вот, понимаешь ли, прочность. А тут, — он мотнул головой в сторону двери, — до шестидесяти пяти еле дотягивают, и пятнадцать из них по больницам, — раздраженно сказал Кирка.

— Она только лет пять назад корову согласилась продать. Дядька с трудом уговорил. А то каждую неделю таскалась сюда на рынок со сметаной, творогом и еще в парную ходила на Пушкинской, — сказал я и рассмеялся. Бабка у меня действительно была что надо.

— Да-a, — протянул Кирка, — а тут сорок лет со скрипом. Ну, а народу-то много приглашаешь?

— Наташа, ты да Буська, — я вдруг запнулся, вспомнив вчерашнее, и неожиданно для себя сказал: — Вчера неладно вышло у меня с Белкой.

— Катила бочку на мужа, а ты заступился? — усмехнулся Кирка.

— Да, понимаешь, заехал вечером, тоже вот пригласить. Буськи не было. Попросил кофе, потому что выпил малость да тоска одолела: у отца был до этого, — я смолк и поморщился, уже жалея об откровенности.

— Ну и что?

— Ну, тошно мне стало и физически плохо, может быть, сердце схватило… Пожаловался, кажется, а она вздумала черт знает что… Полезла с поцелуями, с дурацкими объяснениями в любви. Отрезвел сразу и выскочил как намыленный из квартиры. — Я почувствовал, что загорелись скулы, и добавил с неподдельной злость»: — Теперь Буське в глаза посмотреть стыдно.

— Ну, ему об этом знать совсем необязательно, — сказал Кирка, отводя взгляд, — а по идее что-то такое должно было произойти. Нельзя здоровой тридцатилетней женщине сидеть без дела, да и без мужа в принципе. А Буся думает, что если он покупает ей всякие тряпки и побрякушки, то и все прекрасно.

— Да не в этом дело, будет он знать или не будет. Просто неприятно. Да и эта дура нашла тоже предмет… Мне только пошлого адюльтера не хватало для полного счастья, — в сердцах сказал я.

— Ладно, обойдется. Она неглупая баба и забудет, — сказал Кирка и улыбнулся насмешливо. — Видишь, женщины на тебя вешаются, значит, жизнь не кончена в сорок лет.

— Действительно, оперетта да и только, — в тон ответил я и встал, рассеянно оглядел Киркин кабинет — медицинский топчан, застланный простыней, стеклянный шкаф с книгами и папками, фаянсовую раковину с длинной рукояткой крана, которую можно двигать локтем. — Ну, пора, слесарь там в машине. Значит, в пятницу к семнадцати в «Европейской». Остальным сообщу.

— Счастливо. Договорились, — сказал Кирка, вставая из-за стола.

И тут я почувствовал, что время того вопроса, ради которого я и приехал, настало. Любопытные вопросики, если хочешь получить верный ответ, нужно задавать неожиданно и небрежно. И я спросил, пристально глядя на Кирку:

— Да, слушай, у тебя когда-нибудь Наталья интересовалась моей биографией? — Сделал два шага к двери, остановился и снова поглядел на него. Короткий белый халат подчеркивал Киркин рост, но придавал всей фигуре что-то слегка комическое. Я улыбнулся.

— Нет, насколько помню, специально не интересовалась, — медленно ответил Кирка и внимательно осмотрел свои ногти. Кисть руки была большой и шершавой на вид от частого мытья.

— Что-то больно много она знает, — я удержал улыбку на лице.

— Ну, видишь ли, я не считал нужным скрывать от нее, что ты сидел и все такое… И, наверное, в разговорах среди прочего упоминал об атом. — Он вдруг незнакомо улыбнулся, показывая крупные белые зубы. — И потом, я небеспристрастен и к «ей и к тебе. А скрывать эти вещи от нее, по-моему… — он запнулся, повертел сложенной горстью рукой, подыскивая слово, но так и не нашел нужного и сказал с оттенком раздраженного смущения: — Она и так слишком идеализирует людей.

— Ты ошибаешься, — сказал я, все еще улыбаясь. — Женщины обманываются только при первых впечатлениях, а потом все засекают. И чем больше обманываются сперва, тем вернее видят потом. — Я взялся за ручку двери.

Кирка сунул руки в карманы халата, спросил, пригасив голос:

— Подвел тебя, что ли?

— Да нет, наоборот, хорошо. Я бы сам, может, и не сказал бы, а сказать было нужно. Ну ладно. Пока.

Проходя по больничному коридору и спускаясь по лестнице, я раздумывал над тем, что откровенность — это роскошь, доступная лишь тем, кому нечего скрывать, но она не тождественна искренности. Наверное, я все же чувствовал обиду, но не хотел признавать ее.

Вторая половина дня выдалась суматошной, и мы вертелись с Цукановым по всему городу, устраняя утечки. Только в семь часов нам разрешили вернуться в аварийку.

Все машины стояли на площадке, и Витька неожиданно разозлился:

— Вот, они тут загорают, а мы вертимся. Сейчас посмотрю, кто сколько заявок сделал, — он потряс заполненными листками нарядов и, вылезая, в сердцах сильно хлопнул дверцей кабины.