i dfee46a8588517f8

Тем не менее Горемыкин все же отличался от своего молодого коллеги не только возрастом, но и навыками полувековой бюро­кратической школы, которая еще блюла те «государственные» под­ход и респектабельность, о которых говорилось выше. Следует также отметить непричастность Распутина к назначению Горемы­кина ²⁴. Однако указанная реакционность и вдобавок некоторые личные качества (презрение ко всякого рода общественности, уп­рямство и ограниченность, помноженные на старческое безразли­чие, искушенность по части учета придворных интриг и течений и т. д.) легко превратили Горемыкина из официального премьера в личного слугу царя, что позже и произошло. Характеризуя много лет спустя Горемыкина, который по поводу своего назна­чения говорил, что напоминает «старую енотовую шубу, которая давно уложена в сундук и засыпана нафталином», и потому недоумевал, зачем он понадобился ²⁵, известный кадетский право­вед и публицист писал: «Русская бюрократия выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие— в силу легкости захваченного ими в плавание груза. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали его утомлять своей величиной, он вспоминал о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, ибо легковесных и гибких. У людей этого второго типа был служебный формуляр вместо служебной биографии, видимая политическая роль вместо полити­ческих убеждений, чутье обстановки вместо знания государствен­ного дела. Таков был и Горемыкин». Он был «неглупым челове­ком... весьма себе на уме и по-своему умелым». Но «деловой его багаж состоял только из навыков и рутины петербургской казенной службы с добавлением недюжинной подвижности и очень тонкого чутья» ²⁶.

Вот это-то тонкое чутье и давало возможность Горемыкину до определенного момента балансировать между официальным пра­вительством и камарильей, быть противником Думы и в то же вре­мя противником замысла Маклакова, одобренного царем, превра­тить фактически Думу из законодательной в законосовещатель­ную ²‘. К этому надо добавить то большое влияние, которое оказывал на Горемыкина Кривошеин. По мнению того же Нольде (и это было общее мнение всей тогдашней помещичье-буржуазной «общественности»), Кривошеин являлся «единственным по-на­стоящему крупным человеком в первом Совете министров военного времени». Кривошеин был как бы «теневым премьером», особенно когда речь касалась больших политических вопросов, и эта его

роль длилась вплоть до лета 1915 г., когда между ним и Горемыки­ным произошел разрыв, обусловленный как раз окончательным пе­реходом последнего в лагерь царско-распутинской клики.

Общий смысл охарактеризованных назначений состоял в ума­лении роли официального правительства, перенесении акцента на личную царскую власть. «В ближайшем кругу государя,— писал по этому поводу Коковцов,— значение правительства как-то стушевалось и все резче и рельефнее выступал личный характер управления государем». В окружении царя все более утвержда­лась мысль о том, что, чем «дальше держать этот неприятный аппарат (правительство и Думу.— А. А.) от государя», тем лучше: не будет напоминаний о необходимости приспосабливаться к но­вым условиям, «уменьшающим былой престиж и затемняющим ореол „царя Московского", управляющего Россией как своей вот­чиною» ²⁸.

Эта тенденция — следствие неудачи третьеиюньского курса, имевшего цель решить объективные задачи революции сверху, в союзе и при помощи Думы. Официальное правительство должно было осуществлять этот курс. Провал третьеиюньской политики усиливал в «верхах» стремление превратить Совет министров в прежний бесправный Комитет министров, с одной стороны, умалить и без того ничтожную роль Думы — с другой. Главное обвинение, которое было выдвинуто Мещерским и другими реак­ционерами, как раз и состояло в том, что Дума вмешивается во все дела управления, «не щадит и самого трона всевозможными намеками», расшатывая тем самым верховную власть; премьер также не принял никаких мер к «обузданию» печати — одним словом, показал «слабость власти»²⁹. В связи с этим именно отношение к Думе министров и кандидатов на министерские посты становилось тем пробным камнем, который определял их судьбу, их пригодность с точки зрения царя и камарильи ³⁰.