И даже небо было нашим

— Книга все еще здесь, — сказал Томмазо. — Это его собственный экземпляр. — Он указал куда-то слева от меня. — Там, на шкафу. Можешь взять ее?

Я встала. Медея сразу настороженно подняла морду. Но, увидев, что я иду к шкафу, успокоилась и улеглась опять. Книги все были свалены набок.

— Она точно там, у нее корешок…

— Уже нашла.

Я сжала томик в руках. Полное название звучало так: «Единственный и его достояние». Я ощутила тепло, исходившее от любой вещи, которая, как мне было известно, принадлежала Берну. Томмазо взял у меня книгу и стал перелистывать.

— Посмотри, сколько он тут подчеркнул. Чуть ли не каждую строчку. Не могу понять, зачем это было нужно.

Он прикасался к книге так бережно, словно это была реликвия. Потом закрыл ее и положил на угол комода.

— Голова раскалывается, — пожаловался он.

— Верю. Дать тебе таблетку?

— Кажется, их там больше не осталось. А ты как себя чувствуешь?

— Нормально.

— Тем хуже для меня, — сказал Томмазо, потирая лоб. Когда он отвел руку, на лбу остались красные отметины.

— Спускаться в погреб с Коринной вошло у меня в привычку, — продолжил он свой рассказ. — Мы ходили туда после окончания смены. Долго беседовали, передавая друг другу самодельный стакан, а потом залезали на резервуар. С этого момента все становилось зыбким и неясным. Я хотел залезть еще раз, Коринна не пускала, тащила меня вниз за пятки. «Хватит, Блэйд! Ты хочешь убить себя?» — возбужденно визжала она, но я не слушал ее, горло у меня горело, а я все нюхал, пока не становился совсем легким, невесомым, как алкогольные пары, которые вдыхал.

Под конец Коринна всегда произносила одну и ту же фразу: «Ты совсем себя не контролируешь». Это было как сигнал: пора расстаться, иначе придется сделать следующий шаг, совершить нечто такое, на что я, быть может, не имел права. Я первым поднимался по лестнице к выходу из погреба, и в следующие несколько дней мы старались держаться подальше друг от друга.

Как-то вечером синьор Наччи послал за мной.

— Говорят, ты играешь в карты, — сказал он. При этом он сидел, положив руки на стол, а я стоял, держа руки за спиной.

— Я не играю в карты.

— Не лги мне, Томмазо. Я же понимаю: каждому человеку надо как-то расслабляться.

Он достал из ящика две колоды карт.

— Во что ты умеешь играть?

— В скат, бридж и канасту. И еще в скопу, но не очень хорошо.

— Говорят, кое-кто играл с тобой в покер.

— Да, и в покер.

— Я же сказал, Томмазо: не надо мне лгать. А в блэкджек играть приходилось?

Я медлил с ответом.

— Да или нет?

— Это то же самое, что двадцать одно?

Играть в двадцать одно меня научил отец. Как и в другие карточные игры, кроме ската, любимой игры Берна, которой мы так увлекались в домике на дереве.

— Ну, двадцать одно, если тебе так больше нравится.

— Да, в нее я играю.

Он пододвинул обе колоды ко мне. Карты были новенькие, упругие, блестящие.

— Смешай.

Я, как обычно, рассыпал одну колоду поверх другой. Наччи внимательно следил за моими руками.

— Нет, не так. По-американски.

Я разделил колоду пополам, положил карты на стол так, чтобы он их видел.

— Умеешь оставлять одну сверху?

— Это значит передергивать.

— Умеешь или нет?

Я показал, что умею, но при этом одна карта, четверка треф, выскользнула у меня из рук и упала на пол.

— Извините, — пробормотал я.

— Ты неловкий и медлительный, — сказал он. — Но можешь стать лучше. В пятницу вечером ко мне придут друзья. Мы любим поиграть. Я заплачу тебе, как за день работы. А еще можешь взять себе десять процентов от выигрыша банка. Договорились?

И мы договорились. Если компания желала играть в покер и недоставало четвертого, Наччи одалживал мне деньги, чтобы я мог сесть за стол. Впрочем, как правило, он и его друзья предпочитали блэкджек. Они очень мало разговаривали, но курили не переставая и пили виски из стаканов для воды. Они пугались, если я останавливал их, когда они тянули руки к картам. На рассвете они все чаще ходили в туалет и мочились, даже не потрудившись закрыть за собой дверь. Мне в эти ночи совсем не хотелось спать, то ли потому, что я не пил, то ли потому, что карты всегда возбуждали меня до предела.

Когда усталые, отупевшие гости расходились, я наводил в гостиной порядок: складывал и убирал в ящик зеленое сукно, ссыпал фишки в коробку. Опорожнял пепельницы, мыл стаканы. А перед тем как вернуться в общежитие, прогуливался по винограднику. В это время суток не спали только дикие звери.

Из денег, полученных за эти вечера, и того, что удалось отложить от заработной платы, скопилась некоторая сумма. И вот однажды, сунув в карман смятые купюры, я отправился в торговый район Массафры и долго слонялся среди квадратных многоэтажек вроде тех, где я жил когда-то. Наконец, я набрел на автомагазин, перед которым были выставлены на тротуаре мопеды — подержанные, не в лучшем состоянии, но мне было все равно. Я показал хозяину деньги и спросил, что я могу на них купить.

— А права у тебя есть? — недоверчиво спросил он.

Я снова предложил деньги. Откажись он — я нашел бы другого.