i c9f346a077dd1b7f

Кингсли никогда не целовал девушку и с половиной той страсти, с которой его

целовал Сорен. Палец внутри него нашел точку, о существовании которой Кинг не

знал, и когда Сорен нажал на нее, Кингсли закричал в чистом шоке удовольствия.

169

Принц. Тиффани Райз.

Но радость была недолгой. Сорен вышел из Кингсли и оставил того на земле,

когда встал и направился к опушке леса. Он подхватил рюкзак Кингсли и принес, но

помимо этого сорвал тоненький прутик с дерева.

- На четвереньки, - сказал Сорен, бросая сумку обратно на землю и встав рядом с

Кингсли.

- Что?

Сорен поставил ногу на грудь Кингсли и сильно толкнул его, перекатив на

живот.

- На четвереньки, - повторил он, и Кинг с трудом поднялся, как было приказано.

На его спину опустился прут. Один раз. Второй. Третий. После пятого Кингсли

перестал считать. Через пять минут Кингсли перестал дышать. Он рухнул на грудь,

смутно помня, как Сорен отбросил ветку в сторону, как на его рюкзаке открывается

молния и что-то холодное и влажное заполняет его. Но когда он почувствовал Сорена,

Кингсли пришел в себя.

- Да… - Выдохнул он, и Сорен глубоко погрузился в его тело.

Больно. Без сомнений, это больно. Но это исцелило его. Рубцы на нем, порезы и

ушибы, были ценой, которую он платил за такой подарок, как этот момент.

Кингсли вжался ладонями в камень, чтобы удержаться, пока Сорен брал его

снова и снова. Он подавался назад, когда Сорен подавался вперед. В момент полного

проникновения, Кингсли перестал быть человеком, человеческим существом, и стал

ничем иным, кроме как собственностью, объектом принадлежащим и используемым

для удовольствия другого. Тем другим был Сорен, которого Кингсли любил.

Принадлежать ему, в этом была честь выше, чем что-либо, что он мог себе

представить. Если бы мир предложил ему замки и троны, шанс править как принц или

король, и все богатства, которые он мог себе вообразить, в обмен на отказ от этого,

Кингсли бы сказал “нет”, и он не пожалел бы о своем выборе. Ни тогда. Ни впредь.

Тело Кинга начало открываться для Сорена. Боль уменьшилась. Удовольствие

возросло, а Сорен двигался в нем методичными толчками и в полной тишине. Кинг

жаждал чего-то, чего-нибудь от него, прикосновения, слова, какого-то утешения или

успокоения. Но ему также пришлось по вкусу, что Сорен считает его недостойным

ласк, присущим цивилизованному сексу.

Сорен зарылся рукой в волосы на затылке Кингсли, по-прежнему удерживая его,

пока он толкался в него еще жестче. Более чем нецивилизованно, это было дикостью,

и Кингсли наслаждался каждой необузданной секундой.

Он хотел сказать что-то Сорену, хотел сказать ему, как он чувствовал себя, от

того, что происходит с ним, но он не знал слов, ни по-французски, ни по-английски, ни

на любом из языков… Сорен знал, а Кингсли - нет. Он должен был сказать ему что-

170

Принц. Тиффани Райз.

нибудь. То, что он чувствовал, что он чувствовал себя использованным, во владении,

как собственность, как раб, заветным, желаемым, нужным, как объект безграничной

ценности, из-за которого в желании обладать им, Сорен опустился до кражи, чтобы

сделать Кингсли своей собственностью. Под Сореном, Кингсли становился более

живым, чем он когда-либо чувствовал себя на любой из девчонок. Он любил своих

девочек, любил их всех. Но это было больше, чем любовь. Он не мог придумать

слова…не l’amour, не la passion... la vie. Это было самое близкое слово к тому, что он

чувствовал, что он мог найти.

La vie. Жизнь.

Пальцы Сорена двинулись от волос Кингсли, на плечи, вниз по спине, пока не

остановились у впадин на его боках. Ему нужно было кончить, необходимо кончить,

но каким-то внутренним чутьем он знал, что ему не стоит этого делать. Еще нет. Пока

не дали разрешения. Сорен даже не прикоснулся к нему и не погладил его, а Кингсли

уже чувствовал, что может взорваться в любой момент. Глубоко дыша, чтобы

содержать свою потребность, он уставился на землю, на камень, почти черный в ночи.

Кинг не был уверен, который был час, но надеялся, что рассвет приближался. Он хотел

встретить утро с Сореном. Это утро и каждое следующее.

Но в небе светили звезды, а солнце пряталось за горизонтом. Казалось, прошел

час, хотя более рациональная часть мозга Кингсли знала, что все только ощущалось

так долго. Боль остановила время в некотором, даже более мощном отношении, чем

способна скука. Экстаз прошел в считанные секунды. Агония длилась вечно. И на

холодном скалистом утесе, с Сореном ставящим ему синяки с каждым

прикосновением, Кингсли имел и то, и другое.

- Пожалуйста…, - слово слетело с губ Кинга, прежде чем он даже подумал об

этом. Он сказал это снова. И еще раз.

- Скажи мне, - приказал Сорен, толкая его плашмя на живот.