И бегемоты сварились в своих бассейнах (And the Hippos Boiled in Their Tanks)

– Мне пора, – все повторял Фил. Потом сказал: – Меня тошнит от белых перчаток, – и поднял растопыренные пальцы. – Я слаб, они жгут мне руки.

На душе было скверно. Мы только начинали понимать, что произошло.

– Я тебя провожу.

Мы выпили еще и отправились в путь. Разговор не клеился. То один, то другой начинал фразу и обрывал ее. Нам было что сказать, но некуда – воздух давил, не пропуская слова.

Вот и Центральный парк, дом, подъезд. Фил помахал швейцару, обернулся ко мне.

– Нервный он… Такой вот тип.

– Да.

Мы помолчали, потом одновременно протянули друг другу руки.

– Ладно, – сказал Фил, – сколько можно. Увидимся через решетку.

– Я обязательно приду.

– Книжек хороших принеси.

– Хорошо.

Мы снова пожали руки, похлопали друг друга по плечу, поулыбались.

– Ну что, пока?

– Пока.

Он повернулся и исчез за дверью, а я направился к площади Колумба, где мчались грузовики, заставляя вспоминать о дальних дорогах.

18 – Уилл Деннисон

Дядя Филипа все устроил, и парня отправили в психиатрическую лечебницу штата. Едва ли он просидит там больше полугода – старик знает несколько врачей из правления, с которыми можно договориться.

Власти были не слишком довольны моим поведением в этой истории. Любой законопослушный гражданин, то есть, в их понимании, добровольный шпик, должен был тут же кинуться к ближайшему телефону. На всякий случай, не желая излишней популярности, я на месяц-другой отбыл в Чикаго, чтобы заодно освежить старые знакомства.

Город стал совсем не тот, что прежде. Все, кого я знал пять лет назад, либо в могиле, либо за решеткой, либо в армии. Удалось застать Лишь нескольких, кто по-прежнему околачивался в наших краях – в Норт-Сайде и Хальстеде. Я вернулся в Нью-Йорк, а там меня дожидалось письмо из Чикаго. Отправитель представился другом Чарли Андерсона и предлагал встречу, мол, есть выгодное дельце. Похоже, ему надо было срочно кое-что пристроить, но он не знал, к кому кинуться. В письме был номер телефона, я звонил несколько раз, но никого не застал.

В Нью-Йорке я зашел повидать Агнес, которая после убийства переехала в квартиру Ала. Она собирала вещи. Миссис Фраскати продала дом, и миссис Роджерс, новая хозяйка, решила избавиться от неблагонадежных элементов, а Криса Риверса выкинула сразу за тунеядство и грязь.

– Она сделает ремонт и повысит плату, – объяснила Агнес.

– Что с Мэддоксом?

– Получил три года, но есть шансы, что возьмут в армию. Точно никто не говорит.

Мы поболтали еще немного, потом Агнес вспомнила:

– Да, еще одно. Я собрала вещи Ала и отправила его брату в Мемфис. Так вот, радио пропало, кто-то заходил в комнату и забрал.

Не иначе как Банни, та самая воровка из Бостона.

– Кто же еще, – согласился я.

Мы сидели в комнате Ала до темноты. Агнес рассказывала о планах миссис Роджерс, но я уже не слушал. Наконец я поднялся и стал прощаться.

– Слушай, будешь в Неваде, навести мою старушку – спроси в Рино бакалею миссис Деннисон, там все знают.

Агнес обещала, что если доберется до Рино, то обязательно зайдет. Мы обменялись рукопожатием и расстались.

Я поужинал в полном одиночестве. Возвращайся домой, и тут из подворотни меня окликнул Дэнни Борман:

– Привет, Уилл!

– Как дела, Дэнни? – подмигнул я. – Как сажа бела?

Однако юмора он не оценил. Когда мы поднялись ко мне и он начал свой рассказ, я понял почему.

Как оказалось, сгорел не только нужный дом, но и несколько соседних. Все бы ничего, но какой-то непатриотический жлоб хранил у себя в подвале невесть сколько бензина. Пламя поднялось до небес и перекинулось на военный завод, у которого выгорело целое крыло. Начались разговоры про саботаж, и тут уж делом занялось ФБР.

Гонорар Дэнни получил и теперь собирался рвать когти. У меня не хватило духу просить его поделиться, а он и не настаивал.

Мы попрощались и пожелали друг другу удачи. Дэнни поинтересовался, что случилось с Филипом. Я рассказал.

Он задумался.

– Ну что ж, когда выйдет, сможет заняться политикой.

– Пожалуй, – согласился я. – У него получится.

Послесловие

В октябре 1967 года в гостиной дома номер двести семьдесят один по Сандерс-авеню в Лоуэлле, штат Массачусетс, Джек Керуак пил и беседовал с группой молодых поэтов. Тед Берриган, Арам Сароян и Дункан Макнотон пришли взять интервью для «Парижского Ревю». После вопроса о его первом романе «Городок и город» Керуак заметил:

– Мы с Берроузом написали и другую версию этой истории, которая так и осталась в столе. Она называется «И бегемоты сварились в своих бассейнах».

– Да, – сказал Берриган, – до меня доходили слухи об этой книге. Все мечтают ее добыть.

Как следует из диалога, «Бегемоты» был и легендой уже сорок лет назад. Текст написан в 1945 году никому тогда неизвестными авторами, которые еще нигде не публиковались. Сочинения, принесшие им непреходящую литературную славу, «На дороге» Керуака (1957) и «Голый завтрак» Берроуза (1959) появились только десятилетие спустя. Эти книги, так же как «Вопль и другие стихи» Аллена Гинзберга (1956), стали флагманами литературы бит-поколения, и вряд ли кому-то из читающих эти строки не приходилось слышать о них.