И ад следовал за ним: Выстрел

— Я так и знал! Так и знал! У вас те же линии, что у сэра Френсиса! — Он буквально вытащил меня из кресла и подвел к гравюре старого жида Андреа в чепчике. — Все совпадает! Какое сходство! — продолжал он в том же взвинченном тоне. — У вас, по всей видимости, та же самая шишковидная железа!

— Что еще за железа?! — спросил я угрожающе, ассоциируя его открытие с канцером, сифилисом и прочими геморроями (больше всего боялся, что он начнет осматривать мои железы).

— Она прячется в мозгу, это священный глаз древних, соответствующий третьему глазу Циклопа, в ней скрывается Ваш дух, и ее не открыть, пока Духовный Огонь не поднят сквозь священные печати, именуемые Семью Церквями Азии… — бормотал кретин.

— Да перестаньте вы пороть ерунду! — возмутился я.

— Вам угрожает опасность, даже смерть…

— Сейчас?

— Не знаю, она затаилась в глубине века,[16] мне трудно сказать, когда точно она вырвется наружу. Не знаю, отмщение ли это или плата за грехи… ведь то же самое произошло с Шекспиром, погибшим в день рождения… он ведь пил брагу и ничего не подозревал… бойтесь своего дня рождения!

Он продолжал что-то лепетать, окропляя брызгами синий палас, он снова схватил мою руку, но я резко оттолкнул его.

— Когда родился ваш отец? — вдруг спросил он.

Личность родителя всегда была свята для меня, касаться ее запрещалось даже близким.

Передо мною самый настоящий псих.

Конечно, псих, ну и что с этого?

Еще Ломброзо вещал, что у большинства талантливых людей давным-давно поехала башка, — не случайно Монастырь был всегда готов на основе медицинского заключения направить на лечение в психушку какого-нибудь выдающегося гения-диссидента (потом обычно на Западе ему вручали Нобелевскую премию).

Я старался выглядеть спокойным рыцарем с железными мозгами, но меня весьма и весьма взволновали и сведения о своей похожести на рассыпающегося от дряхлости масона, и странные предсказания по поводу затаившейся, словно бандит за углом, смертельной угрозе (к тому же еще в каком-то веке). Я прошелся по рецепции и еще раз взглянул на лик Иоганна Валентина Андреа, сверкавшего выпуклым лбом, плавно перераставшим в лысину, накрытую ермолкой. Только при больном воображении, только при извращенном восприятии мира можно было найти сходство между этим типом и потрепанным в боях, но еще годным на подвиги Алексом. Боже, как отвратительны эти нелепые пейсы, кустами падающие на гофрированный воротник, эти водянистые глаза и ухоженная борода-лопата (наверное, Иоганн холил ее целыми днями, выскребывая застрявшие крошки хлеба, кусочки капусты и попутно изгоняя оттуда красноглазых белых мышей).

— И все-таки я поеду! — молвил я без всякого желания куда-то ехать. Жуткая это черта, пожалуй, профессиональная, постоянно наступать на горло собственной песне, между прочим, тоже шизофрения, привет, чокнутый король Артур!

— Уважаемый сэр, я должен вам открыть тайну моей непристойной навязчивости: вас хочет видеть одно очень важное лицо.

— И только из-за этого весь этот фарс? — возмутился я, тут же сообразив, что стал жертвой простейшей комбинации, в которой участвовала и шлюшка Розмари вместе со всей кошачьей сворой.

Глава седьмая, в которой почтенный автор ничем не отличается от идиота

Он жил, не зная, жил ли он,
Переходя тысячекратно
От жизни к смерти и обратно.

Эндрю Марвелл

Выйти вон, предварительно устроив скандал в стиле оскорбленной добродетели?

И что?

Прояснятся ли все загадки и будут ли все шашки расставлены на доске?

Вряд ли, мой принц!

И я решил не уклоняться от встречи: всегда лучше обнять врага, чтобы его задушить, нежели бежать в сортир и прятать голову в унитаз (есть опасность только вымазаться, но не обрести истину).

Часы показывали час ночи, за окном стояла тьма, которую разрезал свет от одинокого фонаря, в нем крутилось скопище мотыльков. О, мотыльки, микроскопические людишки, легко умирающие и так же легко являющиеся миру! Вечер сатурний, когда вышла из кокона самка, тут же убранная под колпак из металлической сетки. Но не тут-то было! Вся комната наполнилась битком мириадами бархатных летунов, жаждавших обладать прекрасной пленницей, они задевали и тушили свечи, садились на плечи и на лицо, они летели со всего мира, чтобы совершить акт любви и тут же умереть, взмахнув на прощание ажурными крылышками…

И в тюрьме можно жить (это к вопросу о мотыльках), даже добиться привилегий и работать где-нибудь на помойке, получать за это чистые фунты стерлингов, жить под небдительным присмотром в общежитии, и даже иногда придавливать там пролетавших наседок. Достаточно мягко для кровавого Алекса — все-таки одного оглушил, а другого кокнул из «Беретты»… Совершенно не раскаиваюсь, хотя по натуре добр и даже тараканов в камере давил лишь тогда, когда они атаковали меня, словно полчища тевтонов на Чудском озере.