И ад следовал за ним: Выстрел

Предварительно я двинулся в общественный клозет во дворике, рядом стоял унылый бюст индийского поэта Рабиндраната Тагора (так же уместно, как монумент 26 Бакинских комиссаров), там я немного убавил своей вселенской тоски и вышел на простор. Тут ко мне и прицепился высокий субъект в черной, широкополой шляпе, очень напоминавший популярного актера, не вылезавшего из мекленбургского эфира.

— Сэр, не нужен ли вам квалифицированный гид, знающий Шекспира как свои пять пальцев?

— Сколько это будет стоить? — практично спросил я, опасаясь потери своих миллиардов.

— Ни пенса. Я студент, и таким образом мы проходим практику.

Я с любопытством осмотрел мятую куртку, скрывавшую пузырек живота, потертые ливайсы в отрепьях и замызганные ботинки со стоптанными каблуками. Студенту уже давно перевалило за тридцать, на морде цвели следы системного пьянства, и он совсем не походил на юношу с взором горящим.

— Где же вы учитесь и что изучаете? — полюбопытствовал я.

— Крайстчерч, Оксфорд. К сожалению, факультативно (прохиндей понимал, что с такой мордой трудно сойти за студента), люблю быть вольной птахой. А изучаю я философию…

— Похвально. Что-то меня не тянет на поход по музеям. Разве можно восстановить прошлое спустя пять веков, если даже вчерашний день каждому видится по-своему?

— Напрасно вы так думаете. А ведь на вас лежит знак Шекспира… редко, кому так везет… — шелестел он.

Я оглянулся в поисках Розмари, рассчитывая, что с ее помощью отделаюсь от нахала, однако моя королева отвалила, видимо, углубившись в другие катакомбы.

— Что значит «знак Шекспира»?

— Чувствуется, что вы не изучали пифагорейскую доктрину метопсихоза. Она воспринималась, как переселение души в последующие тела. Сам Пифагор был сначала Эталидесом, сыном Меркурия; затем Эвфорбу-сом, сыном Панфоя, павшим от руки Менелая в Троянской войне; далее Гермотимеем, пророком в Клазо-менах, городе в Ионии; затем смиренным рыбаком и, наконец, философом с Самоса. (Одно это перечисление давило, как стопа слона на задыхавшегося муравья.)

Эге, подумал я, угораздило же меня столкнуться не просто с прохиндеем, но и с болтуном! Сейчас затуманит, обволочет бредятиной, а в результате утянет из кармана кошелек.

— И все же насчет знака… — перебил я его.

— Дело в том, что вы удивительно похожи на Френсиса Бэкона. А портрет лорда Бэкона в издании 1640 года «О достоинстве и приумножении наук» при наложении его на портрет Шекспира из первых четырех фолио шекспировских пьес без всяких сомнений устанавливает идентичность этих двух лиц. Впоследствии на свете появилось много выдающихся деятелей, ликом своим практически не отличающихся от великого Вильяма…

Только этого мне не хватало, подумал я, подцепил-таки родственничка… впрочем, а почему бы и нет? Шакеспеаре тоже временами шпионил, да и кто не занимался этим благородным делом в свихнувшейся на шпионаже доброй старой Англии? Один Дефо, бывало, составлял расстрельные списки диссидентов и передавал их грозному шефу Уолсингему.

— Что ж, уважаемый студент (тут я иронически поднял бровь, казалось, что она (бровь) шелестит над виском, словно продолжение чуба запорожца), давайте пройдем в покои, послушаем ваш просвещенный рассказ. Как, кстати, вас зовут?

— Артур.

— Уж не переселилась в вас душа короля Артура? — плоско съязвил я, кстати, за дурацкие шутки в свое время в школе меня прозвали «мудаком».

— Возможно, — ответил он на полном серьезе. — Но напрямую я веду отсчет от сэра Артура Конан Дойла.

Бомж (а кем еще он был?) неожиданно снял необъятную шляпу и низко поклонился на придворный манер, шаркнув истоптанным башмаком. Я проследовал за авантюристом в дом гения из гениев. Не могу сказать, что я засыпал от его рассказов, но никогда в жизни не встречал я такого огромного количества помоев, вылитых на моего любимца. И в школе не учился (в Стратфорде ее попросту не было), и родители выделялись своей вопиющей неграмотностью, и шесть образцов его сохранившихся рукописей (три из них — завещание) выдают человека, не владеющего пером, и никто не видел рукописного текста его пьес или сонетов. Жуткий скряга, завещавший жене только кровать, а нищим — пять фунтов. В судебном порядке изъял у одного задолжавшего земляка два шиллинга и в разгар своей литературной деятельности больше всего был занят скупкой солода для пивоварения.

К счастью, сэр Артур не стал углубляться в вереницу персонажей, которые, по всей вероятности, писали за Шекспира, а затем прикрылись его именем.

Всех этих литературоведов и спекулянтов, жонглирующих именами Марло, Бэкона, графа Оксфорда и прочих возможных Шексжуликов, я иногда читал в тюряге, удивляясь, как ловко они используют эту кормушку.

К концу осмотра у меня появилось ощущение некой невидимой связи между пабом «Шерлок Холмс» (сэр Артур!), неожиданной поездкой в Стратфорд на дивном Эйвоне, собственным неповторимым «я», судорожно бегающим между Вильямом, Бэконом и этим современным Фальстафом в шляпе.

Но где же Розмари? Впрочем, я был бы рад, если бы она потерялась, собственно, на черта она мне нужна?