i 90c04fe5f626ac82

  В наказание за содеянное меня на месяц определили в библиотеку помощником Марины Витальевны Романюк. Моему бешенству не было предела. Ну вы только представьте - пацану бы играть в футбол в свободное время, смеяться с друзьями и глумиться над девчонками, а он торчит в библиотеке, выписывает книги и расставляет все по местам, сличая каталожные номера с фактическими. Слишком утомительно для простого паренька, а чего говорить обо мне? Мне бы побегать, попрыгать, выплеснуть энергию, а вместо этого я сижу в душном помещении наедине со взрослой женщиной, чьи истории постоянно сводятся к знакомым и соседям. Сколько бы тем для разговоров ни возникало, каждая из них приводит к тому, что 'у Аллки было так же', 'А вот Катька, золовка моя, тоже...', 'Сосед мой Игорь так же...'. В общем, это кромешный ад без надежды на окончание. Где-то там, в конце октября, виднелся выход наружу, но до него еще надо было дожить.

  В особо тяжкие периоды я нешуточно горевал на тему того, что я зря 'спас' Колю. Ну какое мне до него дело? Его ведь и вправду никто не любил: замкнутый, тщедушный, в футбол играть отказывался, разговаривал кратко и как-то боязливо... Скользковатый тип, с таким в разведку не сунешься. Не любил его и я, ибо не за что. Но тогда, в столовой, я испытал... Даже не знаю что. Просто откуда-то из глубины души пришла фраза: 'Неправильно это. Не должно так быть. Все пялятся, а ты возьми да помешай!' И не было сил сопротивляться. Я рассказал о своих переживаниях Марине Витальевне, на что она прижала меня к себе, погладила по голове и сказала: 'Ах, если бы все мужики были такими же благородными и правильными...'.

  На следующий день после моего пленения в библиотеку пришел Коля.

  - Я спасибо сказать, - после приветствия отрывисто проговорил он.

  - Пожалуйста, - буркнул я.

  Почему-то видеть его было неприятно. Как будто его слова благодарности - фальшивка. Сказаны они были с ленцой, нежеланием и будто бы через силу. Может, то было стеснение или еще что, но мне не понравилось. Но не это сказалось на моем отношении. Как-то все переключилось, поменялось, пыл благого поступка и ощущение предотвращения плохого поступка спал, и ты уже не тот человек, ни на копейку не тот.

  - А знаешь, - обратился он ко мне после некоторого молчания, - не так уж и плохо.

  - Что?

  - Ну, библиотека. Столько книг, столько знаний. Я бы тебе завидовал.

  - Так найди того, кто харкнет мне в баланду, а ты подбежишь и обольешь его, делов-то.

  - Зря ты так... Для меня библиотека как дом родной. Почитай 'Ночевала тучка золотая'... Про нас, про детдомовцев. На втором стеллаже, третья полка, слева. Я пару раз перечитывал. Все легче будет высиживать. Ну, пока. Еще раз спасибо.

  Я целую неделю сопротивлялся его напутствию, а потом таки не выдержал и нашел книгу. Прочел я ее быстро, многого не понял, а от концовки аж затошнило. Не потому, что она выдалась неинтересной, а просто из-за ощущений и самих событий... Мозг ребенка, ребенка, старшего своих нормальных сверстников, все равно не был готов к такому. Мне это не понравилось. Не нравилось мне также, что читать книги - вполне себе интересно и необычно...

  Не нравилось и то, что я поссорился со Шмайсером. Поводов для ругани у нас не находилось, мы держались на строгом нейтралитете. Иногда бывали групповые стрелки, но мы обходительно сторонились друг друга. Однако я поставил крест и на этом. Я не был мечтателем, а смотреть на мир сквозь розовые очки меня не то что никто не учил - такие линзы в моем мире просто не работали. И вот однажды на выходе из библиотеке, уже под вечер, меня окликнули. Понятное дело кто.

  - Очень уж ты складно про морду ворковал, сучок, - победно произнес Шмайсер. - Борец за справедливость, да? Давайте, пацаны.

  Его прихвостни скрутили меня, не давая возможности дернуться. Чуть ли не распяли.

  - И плюнуть-то ты мне хотел, да? На!

  Он со всем старанием шмыгнул носом и плюнул в лицо.

  - Сука, - сквозь зубы прорычал я.

  - Сука, сука, - проворковал Кирилл, ударяя в живот. - Запомни: нельзя идти против всех. И гладить против шерсти. У нас детдом, а не фильм, в благородных поиграешь в жизни.

  'Жизнью' мы называли тот период, который начнется после детдома. Но на тот момент о жизни можно было только мечтать, и когда меня били по ногам, животу и спине, я думал не столько о боли и неправильном поступке, сколько о тех ребятах в столовой. Они сидели, смотрели и смеялись. Почему им было весело, а мне нет? Почему мне захотелось исправить ситуацию? Почему я не остался равнодушным? Не знаю. До сих пор не знаю...

  - А это тебе на память о том, чтобы помнил мои слова. Когда захочешь выделиться и сделать не как все - вспомни обо мне.

  Он достал складной пирочинный ножик и полоснул меня по щеке. Это сейчас мне легко сказать про такое одним предложением, а тогда я намертво испугался, думая, что жить осталось несколько мгновений.

  - Остальным скажешь, что поцарапался о проволоку... Библиотекарь.

  ***

   - А этот? - стражник указал на меня лезвием двуручной секиры, способной потягаться со мной в росте.