I

Под брючиной, справа повыше ботинка, в самодельной шлейке, находился «мето́к». Хана первое время после отсидки носил с собой на крайняк, но потом перестал, тем более

и оберег с ним, но в поездку взял на всякий огнеопасный, всяко, знаете ли, случается.

«Мето́к» – это самодельная, из рессорной стали заточенная должным образом под стилет полоска металла. Только при умении Ханы метать такую полоску, она могла быть убийственным оружием. Времени «набить руку» у него было предостаточно ещё до отсидки. Был грешок, любил всякие ножики метать, ну а за «забором» он собственноручно изготовил «меток», подогнал под руку. К счастью, применять его не приходилось, о чём владелец облегчённо вздыхал неоднократно и абсолютно не сожалел.

– Добрый день, хозяюшка! Меня, собственно, послал добрый человек, он перед домом, на камушек присевши... уставши он нечеловечески!

– Сотню гони, – прервала его словесную пургу хозяюшка.

Хана был готов ко всему, посему не мешкая достал требуемую купюру, протянул хозяйке. Купюра исчезла. Взамен из шкафчика была изъята бутыль: ростом ноль семь, цвет жидкости белесый, пробка бумажная.

– Бери и проваливай. А этому... уставшему скажи, чтобы не видела больше у дома. Ноги отрублю! Ферштейн?

– Яволь, мадам! – Хана немедленно ретировался на улицу. Там, пусть и на излёте, но играл солнечный свет, там свежий воздух и свобода, бабы топорами не машут. Уставший, только он уже вернее сказать упадший, мирно почивает носом в пыль. Испытанным способом, то бишь позвякиванием бутылок, Герман Валерьянович приводит в чувство этот организм, и они, влекомые один инстинктом, другой надеждой, бредут, как средневековые пилигримы в поисках счастья, истины и света для соотечественников. Обняв как брата, организм пытался сначала петь, потом старался объяснить, куда они всё-таки идут, но ведомый так и не понял. Ведущий, похоже, на это не унывал, только блаженно щурился на бутыль, с удовольствием воспринимал на слух позвякивание в рюкзачке. Явно видно было, как его вдохновляла нешуточно вся эта жизненная яркость бытия. По пути трезвый, как разведчик на задании, Хана зорко поглядывал на редких встречных в надежде что-либо разузнать. Встречные (не поверите господа, а ещё деревенские!) брезгливо отводили взгляд и спешили по своим делам.

Наконец, приблизившись к какому-то, то ли коровнику, то ли к конюшне и зайдя сбоку, попали в обиталище Боцмана. Оказалось, прозывался организм на деревне Боцманом

и служил когда-то давно, ну ещё когда человеком был, на флоте.

Это Хана понял из уже полувнятных и не совсем связных предложений-воспоминаний бывшего флотского. Хмель, он на свежем воздухе проходит, ну, если не подкрепляться, конечно, местным белесым.

До этого понять организм было довольно проблематично, редкие слова в паузах среди мычания как-то не располагали к взаимопониманию. Хотя, памятуя за флот – лихой по молодости Валерка Ханаков отслужил три года на кораблях Балтфлота, а батю Герка любил, несмотря на его короткую и беспутную жизнь. Вспоминал его с уважением, а посему спроецировалось в подсознании некое уважение и к Боцману. Всё-таки когда-то сопричастен был этот местный к доблестному флоту. Рвались при этом из груди его чувства и эмоции, а в мозгу блистали фейерверком яркие воспоминания и впечатления! И как хотелось поделиться наболевшим со всем человечеством, распахнуться и излить накипевшее и накопившееся!

– А как же! Клюз, кок, флагшток, гальюн, наконец! Разве не пахнет свежим бризом морской романтики?

Конечно, сухопутным шпацким не понять душу моряка, не рвануть на груди тельник, ибо нет такового. Нет, не поймет он за склянки и огни Эльма! Вот сейчас придут они в порт приписки, и старый просоленный волк Каспийской флотилии расскажет...

Правда, что расскажет, не пояснил, по причине прихода к месту дислокации, т.е. в порт приписки – коровник, ну или конюшню, в которую вели напрямую двухстворчатые ворота, ноне открытые. Справа, как войдёшь, имелась малозаметная крепкая дверь.

На удивление, за дверью с солидным навесным замком обнаружилось вполне чистое, прибранное жилое помещение в два разделённых меж собой занавеской кубрика. Наверняка Боцмана посещала женщина, по всему чувствовалась женская рука,

вряд ли из ничего создать уютное жилище смог бы этот опустившийся абориген.

А абориген, меж тем, довольно быстро сварганил импровизированный стол, положив

на два стула кусок фанеры, на фанеру пару стаканов, банку солёных огурцов, вилку, ложку.

«Прогулка пошла на пользу, объект почти в адеквате, можно и поговорить...» – закончив беглый осмотр жилища, подумал Хана, ставя, наконец-то, бутыль на стол. Боцман чинно уже сидел на кушетке, гостю же предназначался рыжий табурет.

– Эй, Флоцман! Лосось перепончатый! Ну-ка выйди сюда!

С улицы раздался удар в бревенчатую стену рядом с окном, задребезжало покатившееся ведро, и раздался здоровый гогот. Боцман затравленно оглянулся вокруг, вил поблизости не было. Хана наклонил голову вбок, прислушиваясь, рука замерла на полпути, вытягивая из рюкзака бутылку пива.